Ветер с моря нес дождь, рвал из рук прохожих зонтики. Вулицах было по-утреннему темно. Так же темно и тягостно было на душе у Пети.

Не доходя до знакомого поворота, еще издали он увиделнебольшую толпу перед газетным киоском – только что принесли кипы опоздавшихгазет. Их жадно разбирали. Трепались разворачиваемые листы и тотчас темнели поддождем. Кое-кто в толпе снимал шапки, а одна дама громко всхлипывала, прижимаяк глазам и носу скомканный платок.

«Значит, все-таки умер», – подумал Петя. Теперь он ясновидел газетные страницы, окруженные жирной траурной рамкой, и черный портретЛьва Толстого со знакомой белой бородой.

Пете было уже тринадцать лет. Как все подростки, он особенномучительно боялся смерти. Каждый раз, когда умирал кто-нибудь из знакомых,Петину душу охватывал ужас, и мальчик долго потом поправлялся, как послетяжелой болезни. Но сейчас этот страх смерти имел совсем другой характер.Толстой не был знакомый. Едва ли Петя даже представлял себе его человеческоебытие. Лев Толстой был знаменитый писатель, такой же, как Пушкин, Гоголь,Тургенев. Он существовал в сознании не как человек, а как явление. Теперь онлежал, умирая, на станции Астапово, и весь мир со дня на день с ужасом ожидалего смерти. Петя был захвачен общим ожиданием события, казавшегося невероятными не применимым к бессмертному явлению, называвшемуся «Лев Толстой». Когда этособытие совершилось, Петя почувствовал такую душевную тяжесть, что некотороевремя неподвижно стоял, прислонившись к мокрому, слизистому стволу акации.

В гимназии было так же темно и траурно, как и на улице.Никто не шумел, не бегал по лестницам. Разговаривали вполголоса, как в церквина панихиде. На перемене Петя и Жора Колесничук, который из маленькогогимназистика уже вымахал в громадного, застенчивого юношу с прыщами на лбу икрасными руками, сидели на подоконнике, и Колесничук испуганным шепотомрассказывал о том, что на оптовом складе мануфактурного магазина братьевПташниковых, где его отец служил приказчиком, забастовали рабочие и повесили наворотах портрет Льва Толстого. Ученики старших классов – семиклассники ивосьмиклассники собирались кучками на лестничных площадках и внизу, возлешвейцарской. Они тайно шуршали газетами, которые вообще строго запрещалосьприносить в гимназию. Уроки тянулись чинно, тихо, с однообразием, сводящим сума. Часто в стеклянную дверь класса заглядывал инспектор или кто-нибудь изнадзирателей. На их лицах было написано одно и то же выражение холоднойбдительности. И Петя чувствовал, что весь этот привычный мир казенной гимназии,с форменными вицмундирами и сюртуками педагогов, с голубыми стоячимиворотниками служителей, с тишиной коридоров, где так четко и звонко раздаютсяпо метлахским плиткам шаги инспектора в новых ботинках с твердыми каблуками, счуть слышным запахом ладана на четвертом этаже, возле резных дубовых дверейгимназической церкви, с редкими звонками телефона внизу, в канцелярии, и тонкимдребезжаньем пробирок в физическом кабинете, – весь этот мир находится втяжелом противоречии с тем великим и страшным, что, по мнению Пети, должно былосейчас происходить за стенами гимназии, в городе, в России, на всей земле.

Что же там происходило?

Петя время от времени смотрел в окно, но ничего не видел,кроме хорошо знакомой, надоевшей картины привокзального района. Он видел мокруюкрышу красивого здания судебных установлений с фигурой слепой Фемиды нафронтоне. Видел купола Пантелеймоновского подворья, каланчу Александровскогоучастка. Еще дальше висела пасмурная, дождливая муть рабочих предместий. Тамбыли фабричные трубы, и дым, и пакгаузы, и та особая, свинцовая темнотагоризонта, которая напоминала Пете что-то давнее, чего он никак не мог вспомнить.И лишь когда после уроков Петя вышел в город, он вдруг вспомнил.

Наступал ранний вечер. Уже кое-где в мелочных лавочкахзажигали керосиновые лампы. Желтый свет жиденько блестел на мокрой мостовой.Мелькали призрачные тени прохожих, увеличенные туманом. И вдруг послышалосьпение. Из-за угла медленно выходила ряд за рядом толпа людей, державших другдруга под руки. Впереди, прижимая к груди портрет Льва Толстого в черной раме,шел студент без шапки, и мокрый ветер трепал его русые волосы. «Вы жертвою палив борьбе роковой», – выводил студент вызывающим тенором, покрывая нестройныеголоса толпы. И этот студент, и эта ноющая толпа вдруг с необыкновенной силойвоскресили в Петиной памяти другое, забытое время, другую, забытую улицу. Также как тогда, в тумане блестела мостовая и по ней, взявшись под руки, ряд зарядом шли курсистки в маленьких каракулевых шапочках, студенты, мастеровые всапогах. Они пели «Вы жертвою пали». Над толпой взвивался маленький красныйлоскут, и это был Пятый год… И как бы в довершение сходства Петя услышалщелканье подков, высекающих из мокрого гранита мостовой искры. Казачий разъездвырвался из переулка – бескозырки набекрень, короткие драгунские винтовкипрыгают за спинами, – совсем близко от Пети свистнула нагайка и сильно запахлолошадиным потом. И тотчас все смешалось, закричало, побежало…

Схватившись обеими руками за фуражку, Петя бросился всторону, наткнулся на что-то горячее. Оно опрокинулось. Это была жаровня возлефруктовой лавочки. Посыпались раскаленные уголья, дымящиеся каштаны. И улицаопустела.

Несколько дней смерть Толстого составляла главное иединственное содержание жизни всего русского общества. Экстренные выпуски газетбыли заполнены подробностями ухода Льва Николаевича из Ясной Поляны. Печаталисьсотни телеграмм со станции Астапово о последних часах и минутах великогописателя. В один миг маленькая, неизвестная станция Астапово прогремела на весьмир и стала так же знаменита, как Ясная Поляна, а фамилия начальника этойстанции, некоего Озолина, уступившего умирающему Толстому свою квартиру, бесконечноечисло раз повторялась всеми грамотными людьми. Вместе с именами графини СофьиАндреевны и Черткова эти новые слова – «Астапово» и «Озолин», – сопровождавшиеТолстого в могилу, пугали Петю, как черные бумажные буквы на белых лентахпогребальных венков.

Петя с удивлением замечал, что к этой смерти, которую всеназывали «трагедия», имело какое-то отношение правительство, святейший синод,полиция, жандармский корпус. В эти дни если Петя встречал на улице архиерейскуюкарету с монахом возле кучера на козлах или трескучие щегольские дрожкиполицмейстера, то он был уверен, что и архиерей и полицмейстер едут куда-то посрочному делу, связанному со смертью Толстого.