Все же хорошо после напряженной трудовой недели выбраться из города на отдых. Пятница, вечер. Павел сложил папки с делами в сейф, опечатал, отправился на вокзал, на электричку. Полчаса в набитом людьми вагоне, и вот он уже в родных пенатах. В пятницу все, у кого есть дом за городом, либо родня, устремляются на встречу с природой. Свежим воздухом подышать, поесть свежих овощей прямо с грядки, не отравленных химикатами. А Павлу сам бог велел за город, родители-пенсионеры там проживали. Благо – по линии железной дороги, добираться удобно. Своей машиной доберешься не быстрее по пробкам, да и нет авто у Павла, не заработал еще. Кредиты брать не хотел, это как удавка на шею на многие годы. Удивлялся, как люди берут кредит в банке на вещи, без которых можно обойтись легко, например на смартфоны. Каждая новая топ-модель стоит, как месячная, а то и двухмесячная его зарплата. Вполне можно обойтись смартфоном дешевым. Функция телефона – позвонить. А в соцсетях часами зависают только бездельники, которым времени не жалко. Так же и с машиной. Какие его годы? В армии срочную отслужил, потом учеба в юридическом институте, в Следственном комитете служить начал. Должность самая маленькая – рядовой следователь, на погонах по две маленькие звездочки, если к армейским званиям приравнять – лейтенант. Сказать, что от службы в восторге был, так нет. Больше работы бумажной. Запросы, экспертизы, поручения. Но по нынешним временам – стабильность, денежное довольствие выше средней зарплаты по региону, положение, перспективы роста. Считал – все впереди, квартира, семья, машина.

В двадцать четыре года кажется, что все лучшее еще впереди. Поскольку родители простые труженики, то и богатое наследство не светит, всего самому добиваться надо. Но по натуре Павел оптимистом был. Впрочем, в его годы пессимистов почти нет, жизнь еще не била жестоко.

К родителям наезжал каждую неделю, если дела позволяли. Хоть и учился в Питере, а друзей-приятелей почти не осталось, разъехались по местам службы, работы. Павлу еще повезло, как отличник попал на службу в госструктуру. И всяко лучше в Следком, чем в УФСИН. Конечно, были «блатные», которых богатые родители пристроили юристами на свои производства, но таких единицы.

Приехав, быстро перекусил, переоделся и на огород, родителям помочь. Земля, она ухода требует. Грядки вскопать, кусты обрезать, забор подправить. Ребенок он в семье единственный и поздний, помогать есть необходимость. Да и самому приятно летом свежую клубнику с куста поесть или яблоко. Правда, таких вкусных яблок, как на юге, здесь не было. То ли сорта яблонь не те, то ли погодные условия. Все же Ленинградская область – не благословенный Краснодарский край.

Как стемнело, посидели за чаем, поговорили. У родителей новостей никаких, какие новости на пенсии? Больше Павел говорил о том, что в городе произошло. А потом и спать. В деревянной избе ничего не изменилось. Как спал в детстве в своей комнате, так и сейчас там. Кровать, письменный стол, два стула и шифоньер с одеждой, вот и вся обстановка.

После напряженной недели засыпал быстро. Показалось, хлопнуло что-то, громко, недалеко. Наверное – приснилось. Перевернулся на другой бок, а уже отец трясет за плечо.

– Паш, вставай.

– Ночь же еще!

– В соседнем доме Василий чудит. Напился, домочадцев гоняет, а ныне за ружье схватился. Как бы худого не вышло. Ты бы сходил, ружьишко отобрал, а то у него одно бабье царство – жена и три дочки.

Не хотелось сон прерывать, идти, но раз отец просит… К тому же Василий был мужиком спокойным и работящим, пока трезвый. А как выпьет, с катушек слетал, домочадцы прятались то в сарае, то к соседям бежали. Поутру Василий не помнил ничего из «подвигов», а рассказывали – не верил. Конечно, сейчас можно полицию вызвать. Ружьецо отберут, самого Василия в «обезьянник» определят, штраф выпишут. Да с чего его платить, если Василий случайными заработками перебивается? Нет в селе работы и в городе не берут, если только дворником, так ныне конкуренция велика из-за среднеазиатских гастарбайтеров.

Ладно, потратит десять минут, заберет ружье и спать вернется. Зашел на соседний участок, навстречу жена Василия, тетя Катя, метнулась.

– Паша, не ходил бы ты в дом. Как бы чего дурного не случилось.

– А дочери где?

– Они у родни в Питере. Василий-то опять напился, бузотерит, в грудь себя бьет, обиды вспоминает.

Это повторялось почти каждый месяц. Василий был «чернобыльцем», участвовал в событиях на Чернобыльской атомной станции, был ликвидатором. Только многие получили инвалидность, пенсии, а его государство обошло. Для Василия обида, ведь болячек полно, да и зубы сплошь железные, свои сразу после ликвидации аварии выпали.

– Тетя Катя, я быстренько. Ружье только заберу.

– Я патроны-то спрятала, уж неделю как.

– Выстрел-то был, я слышал.

Патроны могли быть в двустволке. Не положено так ружье хранить, заряженным, но кабы все жили всегда по закону. Павел на крыльцо поднялся, дверь распахнул, а перед ним стволы и перекошенное злобой лицо.

– Изыди!

И тут же выстрел. Павел предпринять ничего не успел, слишком неожиданно. В грудь удар сильный, дикая боль, в глазах потемнело, слабость мгновенно накатилась, упал. В голове мысль мелькнула: «Зачем?»

И отключился. Сколько так пролежал – не знает. А только открыл глаза – сверху белое. Выстрел вспомнился.

«В рай попал? Или это больничный потолок?»

Сделал глубокий вдох, боли в теле не почувствовал. А должна быть боль, в грудь Василий стрелял, тоже мне, соседушка.

Скосил глаза – окно, свет дневной бьет. Перед окном стол. От души отлегло, не умер, все земное. Дверь хлопнула, вошел кто-то – и женский голос:

– Павел Иванович, вставать на службу пора.

Женский голос незнаком, но его назвали правильно. Привстал, оперся о локоть. В комнате тетенька лет пятидесяти, на стол завтрак собирает. Странно, он не видел ее никогда, а память на лица у него фотографическая.

Встал, с удивлением увидел на себе исподнее. Кальсоны, белая рубаха. Вроде подобное в кино видел про старину.

– Пожалте умываться, Павел Иванович! – снова тетка и полотенце протягивает.

А где умываться? Осмотрелся, увидел дверь, шагнул. В конце коротенького коридора умывальник. Очень давно был у родителей похожий. Вверху умывальник полукруглый с соском, ниже железная, клепаная раковина, под ней ведро. Роскошь для деревень, похоже – довоенной или послевоенной поры. Да ладно, не привыкать, не боярин. Умылся, вытерся и в комнату. На столе баранки, чашка ароматного чая, в вазочке сахар крупными кусками, щипчики, сахар колоть. Что-то шевельнулось в душе. Странность есть. Пиленого сахара в магазине он не видел давно. Тетка вышла, а Павел к пожелтевшему зеркалу в углу. Рубаху задрал, а кожа чистая. Никаких шрамов от ранений. За руку себя ущипнул – не снится ли все? Да нет, от щипка боль. Бросил кусок сахара в чашку, ложкой размешал, откусил баранку. Ух ты! Давно такого не ел. Мягкая, свежая, сверху маком присыпана, духовитая. Необычным завтрак получился. Обычно чашка кофе и печенье. Обедал в час дня уже в столовой Следкома. Неплохо кормили, но все же не домашняя пища. А ужинал обычно дома. А сейчас он где? Комната не родительского дома и не съемной квартиры. Подошел к окну и замер. Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Неизвестная ему улица. Проезжая часть мощеная, по тротуарам люди идут, но одежда странная, такую не носят уже век, а то и два. Глаза потер, но ничего не изменилось. Конный экипаж проехал. Копыта цокают, на передке кучер сидит в картузе. И вывески просто наповал сразили.