По моим извилинам, как по металлическому желобку детской игрушки туда-сюда каталась одна-единственная мысль: почему мокро? Затем в сознание , словно из-под толщи воды, начали проникать отдельные фразы:

– Вроде в себя приходит...

– Не брызгай больше…

– Да что же это с нашей голубкой? – узнала я голос Василы, – Уж не беременная ли часом?

Я беременная? Ну, насмешили…

– Не беременная она. Лизка, выныривай из своей мути.

Меня слегка встряхнули. Пришлось открыть глаза, чтобы понять, кому руки поотрывать.

Взгляд Флина был обеспокоенным, как и всех остальных домочадцев, столпившихся вокруг. Кровожадность испарилась.

– Прости, что так на тебя все обрушил, но тебе некогда разлеживаться. Вставай, а то опять оболью водой! Я знаю, что ты уже соображаешь. Ричард в беде.

Вот с этого и надо было начинать. Я сделала попытку приподняться и все вспомнила: боль в груди, паническая атака, падение с лестницы, которое, судя по всему, не состоялось благодаря молниеносному Гевину. Вон как переволновался, аж глаза запали. Васила тихо охала, прикрыв рот ладошкой, Димка был встревожен, но крепился. Флин придерживал за талию и по эхо-связи поторапливал. Неужели с Ричардом все так плохо, что братец не дает мне в себя прийти? А почему собственно, я так резко сомлела?

– Мне тоже интересно, что тут с тобой уже успело произойти за время моего отсутствия. Как раз в госпитале и узнаем, – недовольно бурчит родственник, помогая мне одеться. – Ричард очень плох, нам следует поторопиться.

Путь до столицы был бесконечным. Так мне показалось. Флин и Веррес, присоединившийся по пути, провели меня через два служебных портала, прежде, чем мы оказались в госпитале. Нос уловил едва различимый дух зелий – так пахло в избушке Рады. Потом были долгие бесконечные коридоры, снующие туда-сюда целители и пациенты. Хотелось сорваться на бег, но я не знала, в каком направлении двигаться, поэтому изо всех сил сдерживалась, радуясь широкой юбке платья и отсутствию необходимости сдерживать шаг. Наконец, Веррес распахнул передо мной дверь. Краем сознания я отметила, что мы прошли весь коридор до упора – дальше дверей не было.

Бегло осмотрела большую палату, выискивая глазами мужчину. Ослепленная полуденным солнцем, машинально отметила наличие аж трех окон. В косом столбе солнечного света я разглядела одинокую больничную кровать и разметавшиеся по белоснежной подушке темные волосы.

Ричард.

Он был странно бледен. Бледность его была не болезненной, а какой-то… обесцвеченной, как будто он несколько растворился в пространстве.

Теперь я поняла, почему Флин говорил, что Ричард может недотянуть. Присев на край кровати, я вглядывалась в родные черты и не понимала, почему выражение любимого лица столь безмятежно-счастливое, когда как у меня все органы скручивает судорогами страха. Я даже прикоснуться к нему боялась, потому что руки тряслись как в припадке болезни Паркинсона.

– Он ничего не чувствует, Лиза, хоть за это не бойся. Он в своих грезах, ему там хорошо, очень хорошо. Поэтому целители не могут его дозваться.

– Тогда почему он так немыслимо бледен?

– Что-то нарушилось в его балансе жизненных и магических сил, – отрывисто произнес стремительно вошедший целитель, – а что именно, мы понять не можем, вот эта штуковина не дает, – щегольская бородка целителя, мучительно похожего на Антона Павловича Чехова без пенсне, указала на грудь пациента. – Мы не можем снять амулет, он нас не подпускает, но именно в нем причина этого странного состояния.

– Не подпускает? – Страшная догадка пронзила меня кислотным жжением. Наш с Димкой амулет! – Его надо снять? – интересуюсь торопливо и, дождавшись утвердительного кивка, разрезала кожаный шнурок ножом, протянутым потрясенно молчащим Флином. Вот только… силы в амулете я больше не ощущала. Словно он совсем пустой… но как такое может быть?

– Шутка темного Румара! – воскликнул расстроенный Веррес. – Почему вы раньше не сказали? Мы могли его снять давно!

– Не поминайте тут бога смерти! Ну да, мы не смогли, а вы бы… – недоговорив, целитель уставился на идентичные амулеты в руках моих родных. – Что это?

– Защита, – Флин был раздосадован не меньше Верреса. – Знали бы, давно сами сняли этот демонов амулет. Перестаньте пялиться, Курт, и займитесь моим другом!

Целитель потеснил меня у кровати и начал какие-то манипуляции при помощи кристалла, болтающегося на тонкой ажурной цепочке.

Прям девайс экстрасенса – крутила я в голове мысль, все глубже и глубже погружаясь в водоворот истерики.

– Лиза, – встряхнул меня Флин, – держись.

Бедняга. Ему моя ментальная защита, что бумажная перегородка в японском доме.

– Сайтон! Нам нужен ректор Сайтон! – цепляюсь за руку брата, мысленно объясняя все нюансы ситуации и воспаряя надеждой к лучшему.

Всё будет хорошо, Лиза, вот увидишь. Не могла же ты убить собственными руками любимого человека. Так просто не бывает.

Соберись, ты же не сдашься без драки?! Ты ещё нефритовый кулон не подарила. И в любви не призналась!

После моих слов Веррес сорвался с места, как спущенный арбалетный болт.

Потянулись бесконечные минуты ожидания, Курт по-прежнему водил своим диагностическим кристаллом вдоль тела Ричарда, а я, как завороженная, наблюдала за этими перемещениями, боясь даже моргнуть.

Над тем местом, справа и чуть выше солнечного сплетения, кристалл едва заметно потускнел. Курт нахмурился пуще прежнего, а меня сковало параличом от страшной догадки: именно в этом месте я ощущала Мишку, именно отсюда расходились вибрации его довольного порыкивания, когда мы с Ричардом были наедине. Неужели он тоже пострадал?

Свалиться в новый виток отчаяния мне не дало появление Сайтона в компании декана целительского факультета, имя которого я никак не могла вспомнить. Но зато знала, что исследованиями Димкиного творчества, дав клятву о неразглашении, занимался именно он. Ученые мужи тихо переговаривались на своем заумном лексиконе, часть фраз которого я не понимала.

Из объяснений стало ясно следующее: моя идиотская идея с защитным амулетом в исполнении Димки, который уже несколько раскачал свою магию и стал сильнее, и есть причина дисбаланса о котором говорил целитель, априори взваливая вину на создателей, то есть, на нас с ребенком. Сайтон едва волосы на себе не рвал, но сдерживался, жалея меня и чувствуя вину за собой, понимая, что бо́льшая часть ответственности на нем.

Курт же не был настолько деликатен, и не вникая в обстоятельства, устроил мне самый настоящий выговор: