В длинном анекдоте «Чем огурцы лучше мужчин» есть такой пункт: «Огурцы не любят вспоминать, как они служили в армии».

Правда ваша, есть такой грех. Бокс, футбол и «как я служил в армии». Мужчины, которым довелось не просто служить, а побывать на войне, еще и книги об этом обязательно пишут. «Илиада», «Повесть о полку Игореве», «Севастопольские рассказы»... Сугубо внутренне мужское дело – физическое уничтожение себе подобных – стало признанным литературным жанром. Вроде бы как всем интересным и для всех обязательным. «Про главное».

А между тем главное в жизни совсем не это.

Убить может и цветочный горшок, свалившийся на улицу с подоконника. Таинство возникновения новой жизни – дело совсем другое. Только вот оно скрыто от «сокровищницы мировой культуры». Усердие феминизма ушло на то, чтобы сделать женщин, похожими на мужчин, а все настоящее, все сокровенно женское запихать поглубже в подполье. Высокая литература и не догадывается, что совсем рядом, только глаза разуй, происходит другая жизнь. Жестче, кровавее и неотвратимее, чем жизнь на войне. «Слабый пол», говорите? Ну-ну. У женщин выше порог болевой чувствительности и выносливее сердце, чем у мужчин. Но физическая боль – далеко не главное из того, что назначено им природой.

У итальянцев есть такой обычай: когда рождается девочка, водой после первого омовения младенца поливают цветы в доме. Когда мальчик – воду выливают на улицу. Смысл в том, что женщине принадлежит дом – сковородки, кастрюли. Мужчине принадлежит мир. Одно из важнейших умений мужчин-бойцов – умение «уходить с линии атаки». Мужчина все время куда-нибудь уходит. На работу, войну, охоту, на рыбалку и ловлю бабочек... В другую семью, наконец. Женщине уходить некуда. Ее «сковородки-кастрюли» – это и безнадежно больной ребенок, корчащийся каждые полчаса от боли, и выжившие из ума старики-родители, ходящие под себя и пачкающие стены нечистотами. Теневая сторона жизни. Подводная часть айсберга, которая в десятки раз тяжелее искрящейся в лучах солнца и радующей глаз верхушки. В десятки раз вместительнее и весомее. Сколько горделивых мужских титаников при встрече с ней затонуло...

Говорят, матриархата никогда не было в истории человеческой культуры, его выдумали недобросовестные ученые. Как знать, может быть, это была их лучшая выдумка. Порою кажется, что только матриархат способен спасти наш мир.

Мне всегда были противны разговоры о «женской литературе». Однажды я даже (подумать только) отказался от участия в телепередаче на эту тему. Книга Юлии Вертелы – это не женская литература. Это жизнь глазами женщины, которая не пытается подражать мужчинам, сыпля прибаутками и расследуя загадочные убийства, и не дурачит их, изображая щебечущую о нарядах дурочку, а честно, не дожидаясь ничьей помощи, тащит на себе груз бытия.

Сперва я читал и думал: «Это будет как про войну в Чечне, только еще страшнее, еще больше крови». Потом и думать забыл об этих глупостях, так горло перехватило. Ну не буду. Сентиментальность – признак душевной черствости.

Чтение причиняет боль, но потом, как после скальпеля хирурга, становится легче. Берегите друг друга! Будьте здоровы.

Лев Пирогов

Лимфатические узлы – органы иммунной системы, выполняющие функцию биологических фильтров.

Белые ангелы на колесах везут тела, жаждущие спасения. В этом городе все хотят спастись: даже те, кто падает с крыш, даже те, кто режет вены...

В брюхе ноль-третьего ангела каталка, дефибриллятор, электрокардиограф – все необходимое, чтобы сопроводить вас до места фильтрации.

Больницы – лимфоузлы мегаполиса. Распухшие недремлющие лимфоузлы. Здесь принимают скомканных, заразных нелюбовью горожан: мужского, женского и ангельского пола.

Для излечения.

Для извлечения.

Для чистки.

Лифт: «3»... «6»... «8» – «ход». С этажа на этаж. Приносящие, выносящие сосуды... Ответвления и трабекулы. Движение без перерыва. Т– и В-лимфоциты.

Из «скорой» – в операционную, из операционной – в реанимацию. С каталки – на кровать. Палата? Морг? Пробуждение.

Очнувшиеся и под наркозом – цепляются всем телом за ощущение мира.

– Пошевелите пальчиками! Подвигайте рукой! Вам лучше? Ну, слава богу, у вас еще есть шанс!

Есть две вещи, которые не входят в привычку – рождение и смерть.

1

Больницы погружают в другое измерение жизни: четкие указания на стенах – «полотенце для врача», «220 V». На оборотной стороне стула нацарапано «хочу домой».

Запах больничной столовой – селедка-винегрет или селедка-картошка.

– Ваша палата пятая. Возьмите постель. Ужин через час.

Расклад такой: три койки – беременные; одна – внематочная; двое после выкидыша; две кровати свободны. Все время идет ротация женского материала...

Серафима присела на край пружинного матраса. Неуютно. Хочется домой.

– Привет, – сказала она толстой соседке с усиками над верхней губой и волосатыми ногами, торчащими из-под халата.

– Ты с чем? Сохранять? – та бросила взгляд на Симин живот.

– Матка в тонусе. Дома пила но-шпу, не помогает. Участковая отправила в больницу.

– Сомневаюсь, что тебе здесь помогут! – заржала толстуха.

Никто ее хохот не поддержал.

Все сосредоточились на своих телах – сохранить, сохранить, сохранить... Свою матку, свои придатки, свою способность к воспроизведению, свою беременность или свою привлекательность для самцов...

За окном виднелись пивная в перспективе унылой улицы, опознать которую Серафима была не в состоянии. Везли по «скорой» куда-то за Сенную, может, на Подъяческую.

Ну вот, опять... Мышцы медленно сжимаются – сильнее, сильнее, еще сильнее, – беременная матка становится каменной и твердой, как гранитный шар. В такие моменты малышу не хватает кислорода...

Сима свернулась калачиком на холодной проваливающейся кровати, ожидая, когда тягучая боль отпустит. Под ветхим шерстяным одеялом оказалось зябко, и она потащила с пустой постели дополнительное одеяльце. Но не успела...

Вкатили грохочущую каталку c растрепанной девушкой, зажимавшей между ног подкладную.

Ее сбросили на пустую койку и тут же поставили капельницу.

– Кровит. У меня семнадцать недель. – Новенькая жалобно посмотрела на Симу, как будто та могла ей помочь.

– Все будет хорошо, – пробормотала Серафима, хотя ее собственный живот сжимался от ужаса.