Посвящается Зелии в странствиях

Алисе и Джорджу Рейллард, Энни-Клод Бассет и Антуанетте Хеллери в Париже

Лижии и Фернанду Сабину

Итассусе и Раймунду Са Баррету в память о Базилиу де Оливейра

В некоторых словарях, энциклопедиях и биографических справках говорится, что я родился в Пиранжи. На самом деле произошло нечто противоположное: это я видел рождение и рост Пиранжи. Когда я проезжал через это местечко в первый раз, возвышаясь в седле отцовской лошади, там были только три одиноких домика, а железнодорожная станция находилась далеко, в Секейру де Эшпинью.

Ж. А. Мальчик-грапиуна

Какао — главный плод твоих невзгод;

Какао — тщетная жизнь и честная смерть.

Элиу Полвора. Сонеты моему покойному отцу

Люди могут выдержать наводнение и чуму, но не закон. Он побеждает.

Лупишсиниу, выживший

Празднования семидесятилетия со дня основания Иризополиса[1]и пятидесятилетия со дня провозглашения его городом, центром комарки,[2]и появления здесь муниципалитета вызвали некоторый резонанс в прессе на юге страны. Чтобы добиться такого оживления, мэру пришлось потратить значительную сумму, но критике за это он не подвергся: все делалось ради славы Иризополиса — чтобы все узнали о его эпическом прошлом и блестящем настоящем. И это заслуживает одобрения и хвалы. Кроме того, газеты Рио и Сан-Паулу известили о главных событиях, которые придали празднествам исключительный блеск. Особый упор делался на двух церемониях, чрезвычайно торжественных: открытии бюстов полковнику Пруденсиу де Агиаре и доктору Инасиу Перейре, установленных на городских площадях — на той, что перед мэрией, и на той, что перед кафедральным собором.

С тех пор как в политике произошел переворот, положивший конец власти той шайки, которая правила после смерти отца и сына Андраде, фазендейру хозяйничал в управе долгие годы. Он то сам являлся главой муниципалитета, то назначал на это место своих ставленников: родственников или приятелей. Доказательства административных дарований полковника и его преданности делу были видны повсюду и стали предметом всеобщего восхищения. Например, улица, вымощенная английской брусчаткой, — привезенной — да-да! — прямо из Англии, была гордостью жителей Иризополиса, тогда как обвинения в хищении общественных средств со временем совершенно забылись.

Что касается доктора, то он в качестве друга, гражданина и советника, обладавшего выдающимися способностями, занимал самые высокие посты и выполнял самые ответственные поручения. Он возглавлял комиссию, созданную с достойной уважения целью — привлечь средства для строительства кафедрального собора. Этот великолепный католический храм был еще одним предметом коллективной гордости, символом веры и идеализма храбрецов, зараженных отвагой двух достойных первопроходцев, заложивших вместе с ними первый камень в основание этого поселения. Опытный администратор, доктор сумел одновременно возвести церковь и элегантное бунгало. Даже в разгар политических распрей противникам не удалось доказать ни один из многочисленных наветов, порочивших его честь. Обвинить легко, доказать трудно.

Были написаны хвалебные статьи, с неизбежной напыщенностью и риторикой прославлявшие деяния полковника и доктора, полные патриотизма, уроков истории, примеров для подражания последующим поколениям. Все, как того требует мода, на развлечение знаменитостям, интеллектуалам и молодежи — надежде родины, и, наконец, всех, кто способен признать и оценить направленные на благо общества героизм и набожность прославленных предков.

Таким образом, вся Бразилия от Ойапоке до Шуи могла созерцать в зареве торжественного фейерверка сверкающее лицо Иризополиса — общины, давним безветренным днем рожденной радугой для мира и братства среди людей, как написал в своем верлибре главный местный поэт, удостоенный всяческих похвал, — его имя вы, несомненно, слышали.

В своих юбилейных опусах литераторы, политики и журналисты почти всегда опускали первоначальное название города. На забвение его обрекли вполне очевидные причины. Прежде чем стать Иризополисом, город именовался Большой Засадой.

* * *

Я говорю «нет», когда все в унисон твердят «да». Я хочу открыть и выявить темную сторону, ту, что была стерта из учебников истории как бесславная и позорная; я хочу спуститься к отвергнутому истоку, почувствовать замес глины, грязи и крови, способный смело встретить и победить насилие, властолюбие, мелочность, законы цивилизованного общества; я хочу рассказать о грязной любви, процветавшей тогда, когда еще не был возведен алтарь добродетели. Я говорю «нет», когда все говорят «да». Я обязан это делать. Это моя единственная задача.

1

Еще до того как здесь появился дом, у подножия холма на левом берегу реки возникло кладбище. Камни у входа указывали на неглубокие могилы, в которых в последние утренние часы, ближе к полудню, были зарыты трупы. Именно тогда верхом, во главе нескольких наемников, представлявших собой жалкую кучку из четырех человек, оставшихся на фазенде, появился наконец полковник Элиаш Далтру и оценил масштаб бедствия. Рассказать о случившемся было некому — в живых не осталось ни одного бандита.

Полковник осмотрел окровавленные тела. Берилу умер с револьвером в руках, даже не успев выстрелить, — пуля разнесла ему голову. Полковник отвел взгляд. Он понял, что эта резня означала конец. У него уже не было средств продолжать. Подавив горечь, он не подал виду — не позволил, чтобы остальные поняли, — лишь повысил командный голос, отдавая приказы.

Несмотря на непогоду — дождь хлещет, черные облака нависли, раскаты грома сотрясают заросли, — несколько стервятников, привлеченных кровью и вывернутыми внутренностями, кружили над людьми, которые таскали трупы и рыли могилы.

Они спешили, им нужно было успеть до того, как распространится зловоние.

2

До въезда на мост они скакали молча. Наконец Натариу, который ехал в авангарде эскорта, сопровождавшего полковника от железнодорожной станции в деревне Такараш, замедлил шаг своего мула, поравнялся с хозяином и вкрадчиво сказал:

— Я знаю очень подходящее место, полковник. Могу показать его, если ваша милость захочет немного отклониться от дороги, где-то с пол-лиги. Это чуть впереди, вверх по реке.

Подходящее место? Подходящее для чего? То, что сказал мамелуку,[3]оказалось настолько кстати, что полковник Боавентура Андраде испугался. Дона Эрнештина, его благочестивая супруга, знавшая толк в спиритизме, утверждала, что некоторые люди обладают даром читать чужие мысли. Вместе с сыном Вентуриньей, студентом юридического факультета, фазендейру оказался однажды в столичном театре на представлении фокусников и телепатов и был поражен, буквально потрясен неким факиром и его женой блондинкой, которая заслуживала более породистого мужчины, чем хлюпик с остроконечной бородкой. Тощий, с впалыми щеками, восковой кожей, этот тип хлипкого телосложения был зато сведущ в гадании, читал тайные мысли в чужих головах, как будто они были написаны на листе бумаги. Вентуринья, педант, без пяти минут бакалавр, утверждал, что все это не более чем трюки, но так и не смог привести доказательств и убедительных объяснений. Полковник предпочитал не углубляться в эти загадки. Это был человек почти легендарной храбрости, ничто на этом свете не пугало его. И все же он испытывал неконтролируемый страх перед сверхъестественными силами. Ему нужно было подходящее место, но как Натариу об этом узнал?