Шарлотте и Жюльену, Валентине, Жермену, Тимоти, Жофруа и Мари, Клеманс, Тимоти, тем маленьким Гашо, что еще появятся, и маленьким Тьефинам, уже родившимся. Дельфине и Эмили, малышам Давида, Андре, Абнера Аму, наконец, всем остальным детям — «уже готовеньким» — тем, что существуют в моей жизни, с любовью.

Мама, у которой слеза повисла на кончике носа, утром вошла в комнату Элоизы, причитая: «О-о, моя бе-едная девочка, теперь уже и ты-ы», щелкнул выключатель, вспыхнул свет. А Элоиза-то уже давно встала и стояла теперь в чистом комбинезончике, под которым была майка с надписью «Я непослушная», в кедах, попой кверху, стараясь просунуть шнурки в дырочки. Увидела маму и как закричит: «Эй, мы идем или нет?»

Если кто и плакал по дороге в школу, так это вовсе даже мама: «Вот увидишь, там хорошо обращаются с детишками, не хуже, чем со своими родными, пусть вместо мамы и учительница. Недаром она и называется „материнская школа“».[1]

Элоиза молчала, и взгляд ее туманился. Это все у мамы из-за живота: толстый стал живот — с тех пор и текут слезы прямо рекой, без остановки, тут никаких платков не хватит. Элоиза давно это заметила, но она-то «скушает» все, что ей только ни преподнесут при таких-то обстоятельствах. Хотя, вообще, если уж говорить о том, кто любит конфеты, то никак не она, это, наоборот, мама их обожает.

Ох, не надо было мне бросать их в ванну, думала Элоиза, правда, не стоило, тем более что бабуля Камилла, которая и вообще-то купается раз в году (вот счастливица!), заметила, что вода в кране стала какая-то липкая и вязкая; впрочем, ведь и мама заподозрила что-то, когда на Камиллу набросились осы, а полотенце, которое повесили сушиться под навесом, оказалось все засиженным мухами.

Нет, не надо так думать; Элоиза, вообще-то, не прочь помыться, но она терпеть не может киснуть в ванне, и чтобы всякие там уточки плавали, и мыла она не любит, и варежки этой махровой, бр-р, мокрой и сопливой, прямо как будто маринуют тебя, нетушки, никаких ванн. Это не она придумала про «маринуют», это Дедуля так сказал, он-то что зимой, что летом обливается водой из крана во дворе и растирается чуть не докрасна, и еще напевает при этом: «Солдатик, побудка, побудка, вставай!» А мама больше и не может ничего — засунет Элоизу в ванну и уйдет, сказав: «Не забудь, что надо потом как следует ополоснуться», и все. А Элоиза тогда первым делом хватает жесткую щетку, ту, что с длинной такой ручкой, и трет себя изо всех сил. А когда мама возвращается, чтобы одеть ее, Элоиза уже вся красная, как тот лангуст, которого они ели в прошлое воскресенье, ну, тот, которого вроде бы долго слишком варили, и мама начинает причитать: вот какая, дескать, нежная кожа у нашей малышки, как пойдем в следующим раз в аптеку, надо, стало быть, миндального мыла купить. «Прямо вся в меня», — это бабуля Камилла подхватывает, еще бы ей не подхватывать, ей главное — напомнить, что она тут самая-самая, и всякое такое…

Элоизе ужасно смешно: это у бабули-то Камиллы кожа нежная? Да ее «нежная кожа» никакого мыла не признает вообще! Но мама уже ворчит:

— Может, помолчишь лучше?

— Ма-ам, ну, ма-ам, это же не я, это Дедуля сказал!

— Какая разница, — цедит сквозь зубы мама. Ох, боится она всяких дипломатических, так это называется, осложнений хуже чумы, даже если и считает, что дедушка совершенно прав.

Нет, просто кошмар какой-то с этими родителями! Скажут что-нибудь ужасно забавное, а тебе и повторить нельзя — разве ж это нормально? Папа, он, стоит только разозлиться, сразу же пыхтеть начинает: «Не твоего ума дело, мала еще, мала еще…» Вот в школе все по-другому будет, уж конечно, в школе Элоиза что захочет, то и скажет, там каждый имеет право на собственное мнение, точно-точно, без шуток!

Перед самыми воротами мама присаживается на корточки, ну, не на корточки, нет, просто… то ли наклоняется, то ли присаживается, как может — чтобы не прижать братца. Стоп, поосторожнее! Она притягивает к себе Элоизу:

— Только не надо плакать, малышка, не будешь плакать, котик мой?

«Котик» в ответ только плечами пожимает:

— Я, что ли, плачу? Это ты — рёва-корова, — бормочет себе под нос. Не все можно сказать этим взрослым, возьмут и рассердятся, да еще и закричат: «Ты такая, ты сякая, ты какая-то нечеловечная девчонка!..» Нет: «бес-че-ло-веч-на-я»… да! Или как, «не» или «бес»? Бабуля Камилла, как разозлится, всегда Элоизе такое слово кричит, только у нее не разберешь, что это она там блеет, прямо, как коза.

Мама поднимается, постанывая. Так я и знала, прижала-таки она братишку, думает Элоиза.

На той неделе сын сторожа — ему семь лет — стал насмехаться над Элоизой: «Эй ты, старуха, мамаша-то твоя арбуз проглотила!» Элоиза тогда ущипнула его — почти что до крови, ну, пускай только до синяка — подумаешь, Бабуля всегда щиплется, когда на Дедулю разозлится, а Элоиза под руку подвернется, — так вот она его ущипнула, а потом сразу давай у него же и выяснять, что это такое — «арбуз проглотила»?

— А вот что, зараза ты этакая: твоя мама скоро родит писклю, который потом станет таскать у тебя игрушки!..

Потом целых три дня Элоиза буквально в час по чайной ложке вытаскивала из Дедули сведения. «Пискля» — это ребенок, да? Мальчик? А как мама его родит? Снесет, как курица яйцо? Дедуля только смеялся, даже и не стал объяснять ничего. Молчание, мол, золото! А от папы вообще никогда ничего не добьешься, он назло все наоборот скажет! Хочет быть не как все! «Ай-ай-ай, мой бедный сыночек», — повторяет на все лады Дедуля, от которого то и дело что-то скрывают! Вот только Элоиза-то поняла, что маме теперь нельзя наклоняться, совсем нельзя, даже — чтобы поцеловать дочку. Потому что вдруг расколется скорлупа? И что из этого получится — тогда весь братишка по земле растечется! Фу, даже думать противно!

В классе тетенька стала помогать им раздеться, особенно — самым младшим. Но Элоизе уже три года, и она умеет все надевать и снимать с себя сама, вот только шнурки завязывать не всегда получается. Она целых два раза подряд сказала об этом тетеньке, но та вроде как не поняла и все старалась стащить с нее кофту. Нет, эти взрослые никогда ничего не слушают, прямо беда с ними!

— Дорогие мои малыши! Меня зовут Жюльетта, но надо меня называть «мадемуазель» или «госпожа учительница». Как только вы снимете с себя вещички, мы быстренько пойдем все вместе в одно местечко, чтобы сделать пи-пи, а потом, тоже, конечно, все вместе, пойдем баиньки…

Ни фига себе, подумала Элоиза, вот те на: если ты встаешь из кровати только ради того, чтобы тебя туда отправили почти сразу же снова, стоило ли трудиться? И вообще… Тут просто птичий двор какой-то: цып-цып-цып… Прямо, как когда Бабуля своим курам зернышки насыпает…