Блестящая Девочка вернулась. Она задержалась под аркой, что вела в галерею, давая время пришедшим на премьеру узнать ее.

Шум, доносившийся с улицы, перекрывал гул голосов, обсуждавших достоинства новой коллекции африканских примитивных безделушек, развешанных на оштукатуренных стенах престижной галереи Орлани. Пахло модными в этом сезоне духами «Джой», легкими закусками и деньгами. Шесть лет назад ее лицо было одним из самых известных в Америке. Вспомнят ли ее сейчас, спрашивала себя Блестящая Девочка. А если нет, то как ей быть?

Она смотрела прямо перед собой с деланным выражением скуки на лице, слегка приоткрыв рот, опустив вдоль туловища руки без всяких колец или браслетов. В черных босоножках на шпильках, с ремешками вокруг щиколоток, высокая — шесть футов ростом, это была красивая амазонка с густой гривой волос, ниспадавшей на плечи. Нью-йоркские парикмахеры забавлялись своеобразной игрой: она заключалась в том, чтобы определить цвет ее волос одним словом.

Предлагали разное: «шампанское», «ириски», «тоффи»[1], — но все в конце концов сходились на том, что нет точного слова, а поскольку каждый из них считал себя гениальной творческой личностью, то обычное «блондинка» даже не обсуждалось.

На самом-то деле все они были по-своему правы: цвет ее волос менялся в зависимости от освещения, и можно было уловить каждый из перечисленных оттенков. Но на только волосы придавали ей вдохновляющий и волнующий облик — все в ней было в превосходной степени. Говорили, что одна известная редактриса, занимающаяся модой, уволила свою помощницу, назвавшую эти знаменитые глаза карими. Возмущенная подобной непростительной ошибкой, она сама переписала статью, где определила радужную оболочку глаз Флер Савагар вот так. «удивительной чистоты изумруды с золотыми крапинками и черепаховыми тенями».

В этот сентябрьский вечер 1982 года, то есть шесть лет спустя, Блестящая Девочка, смотревшая на толпу, была еще красивее, чем прежде. Она казалась немного скучающей, словно сделала одолжение, явившись сюда сегодня. В ее удивительных не совсем карего цвета глазах читалась надменность, точеный подбородок был слегка вздернут. Но это была поза, всего лишь поза, именно поза. Потому что внутри Флер Савагар все дрожало от страха. Больше всего на свете ей хотелось развернуться и убежать. Но вместо этого девушка поглубже вдохнула и сказала себе: о бегстве не может быть и речи. Она и так убегала шесть лет подряд, хватит. Ей уже не девятнадцать. Девочка выросла, и больше никто из них не сможет причинить ей боль.

Несколько минут она разглядывала толпу; кое-кого она хорошо знала, других встречала раз-другой. Диана Врилэнд, безупречно одетая Ив Сен-Лораном в плащ-пелерину поверх черных шелковых брюк, изучала бронзовую головку из Бенина, а Михаил Барышников, лицо которого, казалось, было вылеплено из одних щек и ямочек, стоял в окружении женщин, интересовавшихся очаровательным русским гораздо больше, чем африканскими изделиями. В углу известный тележурналист и его жена, принадлежавшие к высшему свету, болтали с сорокалетней актрисой-француженкой, впервые появившейся на публике после подтяжки лица, которую ей не очень-то удалось сохранить в секрете. Неподалеку от них стояла хорошенькая жена для выходов одного известного гомосексуалиста, режиссера с Бродвея, — стояла в одиночестве, одетая в платье от Молли Парнис, расстегнутое до пояса. Это было не слишком мудро с ее стороны, и Флер почувствовала внезапный укол жалости. Если верить Кисеи, бизнесом которой стали светские сплетни, эта жена для выхода проиграла схватку с восьмисотдолларовой ежедневной порцией кокаина.

Здесь было также несколько женщин в туфлях на высоких каблуках без пятки и в платьях в стиле диско, модных в прошлом сезоне, однако Флер обратила внимание, что большинство гостей были одеты в женский вариант фрака. Ее дизайнер назвал этот последний писк моды извращением. Хотя, конечно, все дамы, пришедшие в галерею Орлани в таких фраках, не забыли надеть жакеты из русской рыси и взять с собой позолоченные вечерние сумочки от Перетти.

Платье Флер было совершенно другим. Дизайнер позаботился об этом.

— Ты должна быть элегантной, Флер. Элегантность, элегантность и еще раз элегантность в эту унылую эру мрачного однообразия.

Он взял черный бархат, разрезал по косой и сконструировал платье, состоящее из четких линий, с вырезом под горло, без рукавов. От середины бедер он разрезал юбку по диагонали и вставил каскад воздушных оборок. Флер вспомнила, как она смеялась над этими оборками, а он говорил, что только так ему удастся скрыть десятый размер ее ноги[2].

А потом она забыла о платье и о ногах, потому что все головы стали медленно поворачиваться в ее сторону. Во взглядах светилось любопытство, ее узнавали. По толпе пробежал шумок; бородатый фотограф мгновенно перевел свой «хассельблад» с француженки на Флер и сделал снимок, который наверняка пойдет на первую полосу «Женской моды».

Аделаида Абраме, самая известная «светская сплетница» Нью-Йорка, протискивалась с другого конца зала. Не может быть! Неужели эта девочка так вознеслась? Боже мой, если она ошибается, она сама себя прикончит!

Аделаида быстро двинулась вперед, расталкивая толпу и проклиная на все лады окулиста, не сумевшего правильно подобрать ей линзы, свою давно покойную мать, наградившую ее ужасным зрением, бестолкового мужа из «гоев», плоскую грудь и всех этих тупиц, загородивших ей дорогу…

Она наткнулась на мультимиллионера и, не извиняясь, устремилась дальше, дико озираясь в поисках своего фотографа. Где он? Она убьет его в ту же секунду, как найдет! Она убьет его, а потом себя. Сукин сын! Эта свинья из «Харперс базар»[3]уже пробирается туда же.

Аделаида Абраме, сделав глубокий вдох, протиснулась между двумя известными представителями высшего света. Еще одно усилие, и она оказалась возле Флер Савагар.

Флер наблюдала за соревнованием между девицей из «Харперс» и Аделаидой и теперь не знала, чувствовать ли ей облегчение от победы Аделаиды. От этой хитрой старой совы нелегко было отделаться уклончивыми ответами и полуправдой. Особенно после всех слухов, которые ходили вокруг исчезновения Флер.

— Флер-Боже-мой-не-могу-поверить-своим-глазам-Боже-мой-как-ты-прекрасно-выглядишь! — выпалила Аделаида одним духом.

— Здравствуй, Аделаида. — Голос Флер звучал мелодично, в интонации было что-то от Среднего Запада, но никто ни за что на свете не догадался бы, что английский не ее родной язык.

Она наклонилась, и обе женщины прижались щеками друг к другу. Потом, когда Флер выпрямилась, рыжая от хны макушка Аделаиды оказалась на уровне ее подбородка.