Честно говоря, до сих пор толком не знаю, как полагается выглядеть частному сыщику. Кажется, по мнению большинства, это на редкость жалкий персонаж в старом линялом плаще и с торчащей изо рта сигаретой. Но даже если клиенты приходят ко мне в офис, заранее зная, что встретят здесь женщину, они ну никак не ожидают, что эта женщина выглядит так, как ваша покорная слуга.

Видимо, виной тому отчасти мой небольшой рост, ибо мне так и не удалось перерасти отметку, соответствующую ста пятидесяти семи сантиметрам, на стене маминой кухни. Или же клиентов несколько обескураживают мои буйные рыжие волосы (спасибо египетской хне). А может удивленно-растерянные взгляды вызывает мой вес. Чего уж греха таить, моя полнота чуточку превышает «милую и аппетитную» (ну ладно, ладно, значительно превышает). Но какое, собственно, отношение все это имеет к моим деловым и профессиональным качествам — ума не приложу.

Так или иначе, едва посетительница, записавшаяся на одиннадцать часов четверга, переступила порог моего кабинета, челюсть её отвисла в точности как и у всех прочих клиентов, с которыми я имела дело за двадцать лет своей детективной карьеры (как вы понимаете, двадцать лет назад у меня едва-едва прорезались зубки).

Визитёрша была совсем крошечной (сомневаюсь, что она дотянула до полутора метров) и весьма элегантной. Седые волосы зачёсаны назад в аккуратный пучок, а на ухоженной оливковой коже почти не заметно морщин. Но больше всего меня поразили её глаза: в жизни не видала таких лучистых ярко-голубых глаз. Единственным диссонансом в облике постаревшей Дюймовочки была трость, хоть и довольно изящная, опираясь на которую дама преодолела несколько шагов от двери до моего письменного стола.

Определить возраст посетительницы было практически невозможно. Тем не менее я предположила, что, несмотря на моложавую внешность, ей около семидесяти, главным образом из-за трости и седины — что, впрочем, само по себе ничего не доказывает. Однако, как я позднее с удивлением узнала, даме было далеко за восемьдесят.

Она прислонила трость к моему столу и неуверенно спросила, словно в тайной надежде на отрицательный ответ:

— Миссис Шапиро?

— Зовите меня Дезире, — предложила я, поднимаясь и протягивая руку.

Если дама и была разочарована, надо отдать ей должное: она хорошо это скрыла.

— Я миссис Корвин, миссис Эвелина Корвин, — негромко представилась посетительница. От прикосновения её ледяных пальцев я невольно поёжилась.

— Позвольте ваше пальто.

Когда она расстёгивала пуговицы, я заметила, как сильно дрожат её руки.

Повесив дорогое темно-синее кашемировое пальто на плечики за дверью, я снова уселась за стол, а она опустилась рядом на стул — единственное посадочное место в пенале, именуемом офисом, который я арендую у юридической конторы «Гильберт и Салливан». Я отметила, что старушка присела на самый край стула, словно изготовясь к бегству.

— По какому вопросу вы хотели со мной встретиться? — мягко спросила я, видя, как нервничает дама. Она сделала глубокий вдох, несколько раз судорожно облизнула нижнюю губу, но ни единого слова она не произнесла. Выждав с минуту, я ещё мягче повторила: — Миссис Корвин, чем я могу вам помочь?

— Я… э-э… речь о моей внучке, которая… — только и сумела выдавить она, и ярко-голубые глаза наполнились слезами.

На протяжении долгих лет я сталкиваюсь с болью, причиняемой гулящими мужьями, беглыми детьми и пропавшими кошками и собаками, не говоря уже о горе, с которым столкнулась, не так давно расследуя убийства. Вы, очевидно, полагаете, что я научилась справляться с подобными деликатными ситуациями, да? И вовсе нет. Более того, сдается мне, никогда не научусь.

— М-м, позвольте вам что-нибудь предложить?.. — робко промямлила я. Заливаясь слезами, старушка пошарила в сумочке и достала изящный кружевной платочек. — Может быть, воды?

— Да, пожалуйста, — прошептала она, не поднимая головы.

Я резво устремилась из кабинета к фонтанчику в холле, радуясь возможности пусть ненадолго, но вырваться из-под гнетущего пресса чужой беды. Когда я вернулась, старушка прикладывала платок к глазам. Она чуть не выхватила у меня из рук пластиковый стаканчик и тотчас его осушила.

— Спасибо, — поблагодарила она, возвращая мне пустой стакан. — Прошу прощения. Я надеялась, что сумею пройти через это, не потеряв самообладания, но…

— Бога ради, не извиняйтесь. Не спешите, соберитесь с мыслями.

— Нет-нет, уже всё нормально.

— Не спешите, — повторила я.

Женщина с благодарностью посмотрела на меня. Затем, снова облизнув губы, тихо сказала:

— Мне посоветовал к вам обратиться Марк Валентайн; он полагает, что вы, возможно, сумеете мне помочь.

Ну надо же! Валентайн — это адвокат, для которого я несколько лет назад выполнила кое-какую работенку по делу об опеке над ребенком. Удивительно, что он вообще обо мне не забыл, а уж чтоб направить ко мне клиента! Но, как говорится, никогда не угадаешь, верно? Хотя с тех пор, как одно за другим я раскрыла два убийства (о первом, помнится написали все нью-йоркские газеты, а «Пост» даже поместила на третьей странице мою фотографию), многие старые знакомые обо мне вспомнили.

— Чуть больше месяца назад я потеряла внучку, — продолжала между тем Эвелина Корвин тихим, срывающимся голосом. — Она умерла ровно за неделю до… до своего дня рождения. Ей должно было исполниться десять лет.

— Мне очень жаль, — пробормотала я. Господи, ну что можно сказать перед лицом такой трагедии!

— Да, ну так вот… Наверное, со временем… боль от потери Кэтрин притупится. Во всяком случае, это я слышу со всех сторон. Но дело в том, что я не в силах свыкнуться с мыслью, что Кэтрин не просто умерла, а её убили. И я…

— Убили?! — ахнула я, не сдержавшись.

— Да, — резко ответила миссис Корвин. — И хуже всего то, что мне никто не верит, но я не отступлюсь. Я намерена доказать это. Всем им! — Губы её задрожали.

— Полагаю, вы разговаривали с полицейскими, — поспешно вставила я, пока она вновь не расплакалась.

— Да уж, столько разговаривала… По их словам, причиной смерти Кэтрин стала дыхательная недостаточность. Острая дыхательная недостаточность, как они говорят. Видите ли, у неё была астма, в очень тяжёлой форме, а также врожденное легочное заболевание, о котором я и не слышала, пока не… пока не родилась моя бедняжечка Кэтрин.

Я вопросительно взглянула на старушку.

— Это называется альфа-один-антитрипсиновая недостаточность.

Я покачала головой: мол, в жизни такого не слышала (а если бы и слышала, все равно не выговорила бы).

— Вскрытие проводили? — спросила я как можно деликатнее, отдавая себе отчёт, что это не самый удачный вопрос, который задают скорбящей бабушке.