Однажды мой галерейщик Патрик Карпантье приобрел архивы Вернера Ланге, которые состояли из его воспоминаний, посвященных годам немецкой оккупации Франции, и редких фотографий торжественных мероприятий, на которых вместе с эсэсовскими офицерами присутствуют многие известные французские художники, скульпторы и другие деятели культуры.

Воспоминания непредвзято обрисовывают сложную обстановку тех лет и отношения между оккупационными властями и художественным миром. И, опять же, в жизни получалось не совсем как в кино. «Во французский бар, входит эсэсовский офицер; художники, до этого весело болтающие и попивающие аперитив, встают и демонстративно покидают бар, не допив свои бокалы». А, судя по рассказам немецкого офицера и по фотоархиву, выясняется, что художники таскали к нему свои работы, приглашали в свои мастерские и с удовольствием посещали выставки, устраиваемые немецкими властями в Париже и Берлине.

Разумеется, было и французское Сопротивление, были павшие в неравной борьбе герои, но в этой книге представлены материалы о тех, кого именуют коллабораторами, о тех, которые отнюдь не гнушались пожимать руки офицерам немецкого вермахта.

Наверное, советским людям многое будет понятно в этой книге... Много прекрасных русских художников, скульпторов, графиков и других деятелей искусства было расстреляно, погибло в ГУЛАГе, но кто-то в это же время работал, творил, процветал или выживал... И, как сегодня принято говорить в оправдание, «время было такое...». Французы сегодня повторяют эту же фразу (разумеется, на французском).

***

В конце шестидесятых годов в мою жизнь и в жизнь моих друзей вихрем ворвалась Дина Верни. Крупнейшая парижская галерейщица, муза Майоля, подруга и натурщица наших кумиров, известных всему миру художников и скульпторов. Как из волшебного короба, сыпались и извлекались священные имена и истории, напрямую связанные вот с этой маленького роста, упитанной пятидесятилетней женщиной, сидящей сейчас перед нами! Невероятно!

«Верни? Это для французов, а для вас всех я — Дина Верная, потому что фамилия моего отца — Верный».

«Матисс? Я бросила ему позировать, но, жалея его, послали вместо меня мою подругу Лиду Делекторскую. Она позировала ему дольше, чем я!» «Вламинк?! Он стал приставать ко мне, я дала ему по морде, оделась и ушла». «Осип Цадкин? Он был влюблен в меня, мы часто с ним бывали на природе за городом. Он бегал за мной, читал стихи, гонялся за бабочками». «Сутин? Бедняга! Я отвозила его в Парижский госпиталь, тайком, пряча от немцев. Он ведь был евреем!»

Мы сидели вокруг нее с открытыми ртами и вытаращенными зенками. Кумиры кумирами, но это не самое главное, чем она нас заинтриговала и поразила. Что нас покорило и восхитило окончательно и бесповоротно — это то, что Дина была — героиней! Да, да, настоящей героиней времен немецкой оккупации любимой нами Франции. Активной и боевой участницей Сопротивления, попавшей в застенки гестапо, подвергнутой чудовищным пыткам и чудом оставшейся в живых.

Чего только стоили ее рассказы о том, как ее, раздетую донага, гестаповские изверги запихивали по пояс в чан с водой и пытали электрическими проводами. Картинным жестом она обнажала плечо, на котором виднелись несколько пятен. «Вот это осталось на память о фашистах», — горестно произносила она. И мы, изрядно принявшие на грудь дорогих заграничных напитков, которые она закупала в недоступных советским людям «Березках», подвывая от восторга, лезли целовать ей это самое плечико, руки, ноги. Целовать ей — героине.

Она-то знала, что мы, дети военных лет, сыновья офицеров и солдат, сражавшихся с тем самым фашизмом, поймем и оценим ее, пожалуй, как никто.

Еще бы не смотреть на Дину горящим взором, после того как она в красках описала побег из гестаповского ада — тюрьмы, расположенной в старинном замковом строении, окруженном высоченной каменной стеной, на окнах которой были толстенные решетки, наверное, еще помнившие рыцарей-крестоносцев. Но разве можно было бы предотвратить Динин побег, ее освобождение, если бы за этим не стояли такие люди, как Пабло Пикассо, Аристид Майоль, с боевыми товарищами из партизанского подполья?!!

Были подпилены решетки, связаны из разорванных простыней длиннющие веревки, по которым и спустилась в темноте ночи бесстрашная Дина. Веревки не хватило... Но упала она в объятья боевых друзей и осталась жива. И это не всё! На следующую ночь Дина была вновь под стенами покинутой ею тюрьмы, на сей раз без друзей, без Пабло, а только с гитарой. И всю ночь она пела песни Сопротивления на французском языке тем оставшимся заключенным, которые слушали ее за решетками окон и которые после каждой песни громко кричали ей: «Браво, Дина!!!»

И только на рассвете она покинула своих узников-друзей. И в завершение этой умопомрачительной истории эта чудо-женщина брала гитару и начинала красиво поставленным, низким грудным голосом петь цыганские романсы, искусно подыгрывая себе на гитаре. И выясняется еще одна подробность ее фантастической биографии. Оказывается, что она много лет пела в хоре наших любимых цыган вместе с Владимиром Поляковым, Алешей и Валей Дмитриевичами! Да, это было ошеломляющее явление Дины Верни в Советской России!

В газете «Советская культура» Наталья Кончаловская, вдова известнейшего художника Кончаловского, мать двух талантливейших режиссеров Никиты Михалкова и Андрона Кончаловского, печатает статью о Дине Верни, которая называется «Музы Майоля». В этой статье интервью Дины Верни с душераздирающей историей об отце Дины — Якове Верном — талантливейшем одесском пианисте, который вступил в войска Народного фронта добровольцем, но...

«Потом фашисты напали на след Дины Верни и схватили ее и отца. Яков Верный (...) был сожжен в печах лагеря Аушвица, а Дина была заключена в тюрьму Френ».

И после этой статьи Дина Верни стала известна по всему Советскому Союзу. Надо напомнить, что жители СССР были начисто лишены информации из мира Запада. Посещение загрангосударств было для нас недоступно, общение с иностранцами чревато крупными неприятностями.

И как бы нам ни хотелось узнать побольше о нашей героине — Дине и ее окружении, кроме рассказа ее самой и статьи Натальи Кончаловской никаких других источников информации не было и не предвиделось еще долгие и долгие годы.

Но вот я, изгнанный из СССР художник-нонконформист, прохожу проверку DST, секретной полиции по борьбе со шпионажем, вел ее офицер Пьер Левержуа. Через полтора года было выяснено, что агентом КГБ я не являюсь, и за эти полтора года общения мы с Пьером Левержуа стали приятелями. Я оформил обложку его книги воспоминаний, присутствовал на церемониях по случаю выхода этой книги, а он не пропускал ни одного моего вернисажа. И вот однажды, сидя у меня на кухне за стаканом чая, он завел разговор о Дине Верни.