— Эй, ты!

Провожая последнего пациента, я обычно шла выпить чашку капучино. Вот и теперь дразнящий аромат кофе мягко скользил в носу, но пить при директоре клиники я бы не стала. Еще отравишься.

Только он мог обращаться ко мне вот так, внаглую.

Впрочем, ведьме не положено ждать ничего хорошего от жизни. Даже если ты ведьма со степенью доктора наук, множеством публикаций в мировых научных журналах и благодарными пациентами.

Все равно ты существо второго сорта и достойна только грязи и хамства.

И никто не скажет, что некоторым надо научиться держать язык за зубами. Никто не вступится.

Я все-таки сделала глоток — потом обернулась и посмотрела Майнцману в лицо. Он таращился так, словно жалел, что в молодости не пошел в инквизицию хотя бы мелким клерком. В письмоноши брали людей без способностей обуздывать магию. Сейчас бы госпожа психиатр была бы полностью в его власти и никуда не делась — а власть таких людей портит и развращает.

— Да, господин Майнцман? — я невозмутимо улыбнулась, и эта улыбка как всегда была тем, что окончательно выводило директора из себя. Он ненавидел ведьм и не считал нужным это скрывать. Вот и сейчас: зрачки расширились, крылья носа подрагивают.

Господин директор изволит нервничать.

— Тебя вызывает куратор, — теперь в голосе директора был сплошной мед. Наверняка представил, что именно курирующий инквизитор делает со мной во время наших встреч. Вот туда бы пропустить Майнцмана, уж он бы отвел душеньку на этой наглой сучке, которая имеет дерзость ухмыляться ему в лицо, когда должна при нем дышать через раз!

Когда-то такие люди вызывали во мне ярость и гнев. Потом я поняла, что Майнцман труслив и никогда не сделает ничего больше какой-то мелкой пакости. Майнцман был еще и умен: он прекрасно понимал, что Инга Рихтер — профессионал, который приносит в его клинику большие деньги. А с профессионалами не ссорятся.

Так, устроят мелкую пакость, вот и все.

— Хорошо! — я позволила себе веселую улыбку. Никто не должен знать, что общение с куратором вызывает у меня брезгливость и страх. Майнцман что-то чуял, потому что подошел ближе, оглушил запахом тяжелого дорогого одеколона и спросил:

— Что он, устраивает тебе веселье?

Майнцман никогда не вел бы себя настолько мерзко с любым другим сотрудником — он был учтив и мил со всеми — но я была ведьмой.

И это все объясняло.

— Хотите поговорить об этом? — парировала я и сделала еще глоток. Капучино утратил вкус. Майнцман пожевал губами, словно хотел выплюнуть очередное оскорбление, и отошел к стойке.

Разговор был окончен.

Выйдя из здания клиники, я нырнула в метро и на какое-то время погрузилась в монотонный убаюкивающий шум — нутро столицы принимало и уравнивало всех. Но потом я вышла на нужной станции, эскалатор вынес меня наверх, к площади Победы, и спокойствие растаяло. Глядя на черную громаду дворца инквизиции, что нависала над площадью так, словно хотела расплющить всех, кто копошился внизу, я не чувствовала ничего, кроме страха.

Впрочем, это тоже было привычно. Ведьме положено трепетать рядом с инквизитором.

Я вошла в высокие двери, миновала рамку металлоискателя, и зеленая печать регистрации на ладони на мгновение вспыхнула и обожгла пронизывающей болью. Я умудрилась не поморщиться. Незачем показывать свою боль тем, кому она так нужна. Крепкие парни на посту охраны посмотрели на меня с определенным интересом.

Да уж, обычно здесь ведьмы вскрикивают или плачут.

«Я законопослушная зарегистрированная ведьма», — хотела было сказать я, но не сказала. Пожалуй, господин Майнцманн отдал бы свою клинику за возможность сидеть здесь, за белым столом и смотреть, как ведьмы корчатся от боли.

Ну и дьявол с ним.

Ульрих был занят — я села на пластиковый стул возле его кабинета и осторожно раскрыла левую ладонь. Зеленые нити печати почти утонули в коже.

Ведьме напомнили, что она должна вести себя хорошо, если хочет и дальше жить спокойно, писать статьи, ездить на свои научные конгрессы и принимать пациентов.

Интересно, зачем Ульрих меня вызвал? Дурное предчувствие тихонько точило меня.

Впрочем, вряд ли инквизитору нужен повод, чтобы лишний раз причинить ведьме боль.

Открылась дверь, выпустив в коридор взмокшую и заплаканную девчонку — школьница, первый раз пришла регистрироваться. Не повезло ей попасть к Ульриху, вот сейчас держится за правое запястье и смотрит, как тают нити печати.

Альфа, первый уровень, самый слабенький. Девочке повезло: она почти обычный человек. Минимальный контроль.

Ульрих выглянул в коридор — как всегда деловитый, подтянутый, интеллигентный, полная противоположность господину Майнцману — увидел меня и обворожительно улыбнулся:

— Добрый день, госпожа Рихтер, проходите.

Я скользнула в кабинет. Невольно отметила, как изменилась осанка — все тело сделалось чужим, каким-то угодливым и жалким, похожим на кривенький вопросительный знак. Ульрих закрыл дверь, и мне показалось, что это опустился занавес, отделивший меня от мира.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Какое-то время мы стояли так близко, что мне казалось, будто я слышу биение его сердца. Ульриху нравилось это ощущение — он был охотником, я добычей, и теперь я полностью была в его власти. Он подавлял меня и упивался этим чувством.

Рядом с ним я больше не была собой. Все, чего я добилась в жизни, уходило. Я становилась игрушкой, вещью в руках того, кто мог меня сломать. Это было одновременно сладко и жутко — настолько, что я с трудом держалась на ногах.

Воздух комкался в горле, не давая вздохнуть, как следует.

— Ты ведь у нас психиатр, да? — негромко уточнил Ульрих. Погладил меня по щеке согнутым указательным пальцем — простенькое прикосновение было настолько интимным, настолько проникающим куда-то в потаенную глубину души, что я зажмурилась.

Только бы не упасть. Только бы не…

— Психотерапевт, — ответила я. Голос прозвучал слабо и жалко. Ульрих мягко скользнул кончиками пальцев по моей шее, поправляя растрепанные нитки модных бус. К лицу прилил жар, в висках зашумело. Инквизиторы имеют власть подавлять ведьм и всегда этим пользуются.