Великий государственный переворот в Англии, стоивший жизни королю Карлу I, изгнавший династию Стюартов и утвердивший перед устрашенной Европой республику на основаниях самого крайнего политического протестантизма, повлек за собой такое же революционное движение во Франции — войну Фронды. Орлеанский дом, родственный Бурбонам, роды Конде, Конти, Лонгевиль, Бульон, Эльбеф, Брассак, Сен-Ибаль, Вандомы, одним словом, все знатное феодальное дворянство, ниспровергнутое и раздробленное кровавой рукой Ришелье, поспешило объединиться с парламентом и большими городами, чтобы восстать против все возраставшего королевского могущества.

Недовольство городов было вызвано различными постановлениями, преимущественно декретом о податях, а успех восстания казался тем более верным, что король Людовик XIV находился еще под опекой своей матери, ветреной и расточительной Анны Австрийской, и хитрого итальянца Мазарини. Отношения вдовы-королевы Франции и кардинала возбуждали немало толков: говорили, что последний не только вполне овладел умом и сердцем пылкой Анны Австрийской, но даже тайно обвенчался с нею и что этот скандальный брак дает ему возможность распоряжаться Францией как своей собственностью. Разврат и вероломство двора, наравне с итальяно-испанской политикой Мазарини и Анны, поддерживали ненависть дворянства, в котором, кроме того, сильно было желание воспользоваться восстанием, чтобы обогатиться и вернуть себе прежнюю власть; а парламент и города в своем стремлении к независимости хотели подражать англичанам. Таким образом началась эта ужасная междоусобная война во всех концах государства и продолжалась пять лет; она причинила величайшие бедствия и кончилась совершенным поражением дворянства. Королевская же власть вышла победительницей и приобрела несравненно большее, против прежнего, значение.

Партия кардинала и Анны победила, несмотря на всю свою безнравственность и злоупотребления, победила, потому что знала, по крайней мере, чего добивалась: правительство имело известный характер, единство желаний и программу действий.

Во Фронде ничего этого не было. Мазарини защищал стабильность, мятежники — неосуществимую идею. Дворянство втянуло народ в войну, но потом стало относиться к нему как победитель к побежденному; города притеснялись и разорялись больше, чем во время какого бы то ни было из прежних правлений.

Враждебные друг другу интересы обоих сословий обнажились, несмотря на искусственную связь, существовавшую в период восстания, и союзники продемонстрировали такое предательство и такую низость, каких история еще не знала.

Фронда изначально была обречена, даже если бы у нее не было такого хитрого противника, как Мазарини, и молодого, пылкого монарха, у которого при одной мысли подвергнуться участи Карла I сердце закипало львиным гневом. Полководцы, сражавшиеся сегодня за Фронду, завтра дрались под началом короля. Кто предлагал большие выгоды, тот и имел самое многочисленное войско, а взаимное соперничество вождей превращало даже их победы в окончательные поражения. Буржуазия была общей жертвой.

Наконец в Понтуа парламент и магистрат стали умолять восемнадцатилетнего Людовика XIV «о хлебе и мире».

Он въехал в Париж вместе с Анной Австрийской, а вслед за ними — кардинал Мазарини, окруженный стражей. Война кончилась; последствия ее были ужасны! Вождей Фронды постигла горькая участь: Гастон Орлеанский, родной брат покойного короля, был сослан в Блуа на всю жизнь; его дочь, принцесса Монпансье, защитница Бастилии, выдана замуж за гвардейского капитана. Фанатичного коадъютора Гезского, Гонди, засадили навеки в Венсенский замок, а великий Конде, герой Рокруа, Дюнкирхена, Ланса и Бленуа, бежал в Нидерланды и поступил на испанскую службу против Франции. Знатнейшие фамилии края подверглись строжайшей ответственности. Все трепетало под ударами королевского мщения. Людовика охранял железный Тюренн со своим громадным войском и миллионами, собранными Мазарини.

Таковы были события лета тысяча шестьсот пятьдесят четвертого года, когда начинается наш рассказ.

Недалеко от Понтонного моста, напротив Луврской галереи, у южного берега Сены, около теперешней Орзейской набережной, возвышался дом великого кардинала, которого теперь одолевали просители высшего и низшего полета. Каждого интересовала не только возможность смыть и предать забвению старые грешки, но и стать теперь, когда все начинало новое существование, чем-нибудь иным, и, если возможно, чем-нибудь высшим. Обезоруженное самолюбие обратилось в подличание. Мазарини сменил наконец гнев на милость, и прощения полились рекой. Эта неожиданная амнистия привела высшую аристократию в необычайное волнение. Она видела, что не только старые друзья, но и заклятые враги правительства могут получить большие награды; кроме того, разнесся слух, что двор снова появится в полном блеске на зимних празднествах, что даже принц Конти, генералиссимус Фронды, брат великого Конде и интриганки Лонгевиль так же, как и герцог Бульон, брат Тюренна, примирились с королем и что, наконец, кардинал предполагает выдать замуж шесть своих племянниц, пылких сестер Манчини, и синьору Мартиноци, которую он привез с собой из Седана. Эти красавицы тем более возбуждали общий интерес, что всем были известны пламенная любовь юного короля к Мариетте Манчини и меры, которые Мазарини, с опасностью для себя, должен был принять, чтобы помешать их тайному браку.

Золоченые кареты стоят у подъезда итальянской эминенции [1]. Стража на лестницах и в коридорах; знатный люд в отдаленной приемной; шепот дежурных кавалеров и пажей — все указывает на утреннюю аудиенцию. В кабинете у окна, перед столом с бумагами, мы действительно видим Мазарини: он выслушивает доклад двух министров, а секретарь подает ему бумаги на подпись.

Кардиналу уже без малого пятьдесят лет. Его стройная, все еще гибкая фигура облачена в узкую шелковую рясу фиолетового цвета и подпоясана таким же фиолетовым кушаком.

На плечах — белая пелерина, а на голове — фиолетовая шапочка. Его еще черные, но жидкие волосы, маленькие усы и бородка, иронические глаза, благородный овал и немного смуглый цвет слегка насмешливой физиономии являют образ никогда не смущавшегося дипломата, ученика Макиавелли.

Один из докладчиков — Летелье, военный министр, другой — аббат барон Фуке, министр финансов. Доклад их касается одного предмета, и они взаимно дополняют друг друга. Секретаря кардинала зовут Батистом Кольбером, и хотя недавно еще он был простым приказчиком, но теперь уже получил титул маркиза де Сегнелея. Первые два — ловкие орудия кардинала, но Кольбер — его поверенный, управляющий его громадными имениями, великие способности которого, наравне с собственным умом кардинала, помогли последнему занять прежнее положение и сказать: «Я снова управляю Францией».

Во время доклада Кольбер с самым невозмутимым видом подает кардиналу заранее подготовленную записку. Мазарини, прочитав ее, взглядывает на своего приближенного с некоторым удивлением. Тот отвечает наклоном головы, и кардинал не может скрыть улыбки.