Есть книги всепогодние. Эта не такая.

Ее и покупают в дождь, и цена на ней

не в рублях, а в каплях дождя. И читать

ее можно тоже только в дождь. Если

его нет, то и текст не тот, и буквы не те.

Книга, как птица, двукрыла.

Человек, что книга, двурук.

Начинается разорванной фразой, заканчивается недосказанностью. Она как жизнь – не знает первого слова, не узнает и последнего. Страницы не нумеруют, время не остановить, оно само за себя. Можно додумывать. А зачем? С прошлым не поспоришь, будущее не догнать. Книга, что песочные часы, – одни страницы перетекают в другие. Есть ли у книги автор? А зачем? Если читатель с глазами, если они голы и голодны, свидетель – помеха.

Авторов – тридцать три. На какой букве остановишься, та и автор.

Есть ли цена книге? А зачем? Цену пишут на том, что портится.

Книгу можно отодвинуть, и она станет другой.

Смена мест разнообразит. Книга без движения – узник. Выбор – великая вещь. Книга знает, в чьих руках раскрыться.

С чего начинается книга? Со слова? Нет! С поклона. Молитва необходима, как воздух. Книга: и окно, и двери, и дом, и тайна тьмы от света.

Книга без читателя – зеркало. Человек из книги вышел, в ней и останется. Всё пишет и всё читается. Понимает мало кто. А зачем? Понимание мешает смыслу. Страницы, что ноги, – если читатель не нравится, книга одна сбежит.

Материнство – смысл света. Тополиная клейкость листов заимствована у весны. Лето в полдень, там читатель задыхается от зноя текста. Осень в каждой строке. Зима за книгой. Книгинями зовут тех, из чьих рук посчастливится взять в глаза, открыть, наклониться и уйти из себя.

Автор неизвестен. Вернее, его все знают.

Он – дождь.

Дождь – жанр. Он не привязан ни к земле, ни к людям, ни к небу.

Пока идет, он – дождь.

Человечество – тоже дождь. Оно то есть, то его нет.

Главные минуты у людей – в дожди. Они их ждут, и те им верят.

Дождь – попытка любви между небом и землей.

Есть автор, тело – текст.

Нет автора – дождь.

Прежде считал, что кроме имени иметь что-то еще нескромно. Сейчас и имя – роскошь. Дело! Дождь – дело, вот и иду.

Поэзия – воздух. Вода – проза. Дождь – между.

Он не единственен. Кроме дождя свободны снег, листопад и пальцы влюбленных.

У авторов первая буква – «я», у дождя она как в азбуке – последняя.

У авторов: книги, гонорар, слава. У дождя – радуга.

* * *

Не в дождь я одинок. Не в дождь даже думать не могу. Одиночеством не думается. Спасают сны.

– Ты кто?

– Копия.

– Копия чего?

– Истины.

– А где она, истина?

– Она тебя забыла.

– А как выглядит, на что она похожа?

– На зеркало.

Той истины, которую ищу, о которой думаю, мечтаю, давно нет. Она ушла, как всё уходит. А на новую осмелиться не могу. Одиночеством не думается. Если истина не ищет меня, значит, кого-то из нас нет. Дождя нет, и меня нет тоже. А истина в прихожей, ей там темно и одиноко.

Я не прав, кроме снов есть еще память. У нас в доме не было зеркала, бабушка считала, что зеркала приносят несчастье.

– Бабушка, а где истина?

– Она всегда с тобой.

– А я ее не видел.

– И не увидишь.

Она была в ненастроении, и я ничего не понял. Когда она уезжала от нас к своей младшей дочери, позвала меня к себе, обняла и прошептала:

– Истина, внучок, это спина.

– Она от меня отвернулась?

– Нет, она всегда у тебя за плечами.

– Что угодно?

– Ни в линейку, ни в клетку, желательно – в дождь…

– Извините, в него нет.

– Вы высуньтесь – и будет.

Океан – роман. Море – рассказ, я не то и не это. Я – дождь. Для того чтобы прочесть моря и океаны, требуются корабли, они не у всех. Зонт – зов на дождь. Разверните, и я пойду для вас.

Каждые сутки, в сумерки, без одиннадцати восемь, я рождаюсь. Там моя родина во времени. Мне повезло, нынче на календаре 2012 год. Мне всего двадцать три. Я умру молодым.

Пространство пролетел давно. Родина – время. Оно отмерило четыре века, подумало и еще десяток лет накинуло.

* * *

– Какие книги на ваших полках?

– Моря, океаны, реки, озера, пруды, арыки, лужи.

– А вы кто?

– Я – дождь.

На моей стороне никого нет, не идут на мою сторону. А может, и сама сторона отсутствует? Я там, где дождь. Без дождя не выхожу из дому. Он и посох в пути, и друг, и собеседник мой. Мест в мире много, и времени достаточно, да вот только редкие места и нечастое время человеком именуются. Все места под солнцем людьми заняты.

* * *

На воле памятник Мандельштаму изуродовали, руки откололи, сломали нос. Добрые люди починили его и отправили на зону. Там он жив и здоров до сих пор, стоит себе и стоит. Зэки с него пылинки сдувают, почитают за крылья на волю.

Она лежала на самой верхней полке, я на нижней прятался от холода. Мы только-только начали выходить из детства. Нас лишили свободы и везли в неволю. Мы всё понимали, сказать не могли, слова еще не доросли до нас. Хлеб съеден, кипяток остыл, храп, бормотанье и стыков суд.

– Хочешь послушать, как дождь по крыше ходит?

– Да, а как?

– Поднимись и услышишь.

Было страшно, нас запугали всем на свете. Я представил себя птицей и взлетел туда, к ней, на верхнюю ветку. Мы стали вместе слушать дождь. Она тихо плакала, я гладил ее по голове, вспоминая мамины волосы, она иногда разрешала мне заплетать их в косы.