Когда Россия молодая,

В бореньях силы напрягая,

Мужала…

А.С. Пушкин

Наш путь прям:

Верить, Хотеть, Сметь!

И. Мальков

БОЖIЕЮ МИЛОСТIЮ

МЫ НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ,

ИМПЕРАТОРЪ И САМОДЕРЖЕЦЪ

ВСЕРОССIЙСКIЙ,

ЦАРЬ ПОЛЬСКIЙ, ВЕЛИКIЙ КНЯЗЬ ФИНЛЯНДСКIЙ

и прочая, и прочая, и прочая.

Объявлякем всем вернымъ НАШИМЪ подданнымъ:

Въ 30-й день сего Iюля Любезнейшая Супруга НАША, ГОСУДАРЫНЯ ИМПЕРАТРИЦА АЛЕКСАНДРА ӨЕОДОРОВНА благополучно разрешилась от бремени рожденiем намъ Сына, нареченного Алексеемъ.

Прiемля сiе радостное событiе, какъ знаменованiе благодати Божiей на НАСЪ и Имперiю НАШУ изливаемой, возносим вместе с верными НАШИМИ подданными горячiе молитвы ко Всевышнему о благополучномъ возрастанiи и преуспеянiи НАШЕГО Первородного Сына, призываемого быть Наследникомъ Богомъ врученной НАМЪ Державы и великого НАШЕГО служенiя.

Манифестомъ от 28 Iюня 1899 года призвали МЫ Любезнейшего Брата НАШЕГО, Великого Князя Михаила Александровича къ наследованiю НАМЪ до рожденiя у НАСЪ Сына. Отныне в силу основныхъ Государственных Законовъ Имперiи, Сыну НАШЕМУ Алексею принадлежит высокое званiе и титулъ Наследника Цесаревича, со всеми сопряженными съ ним правами.

Данъ в Петергофе в 30-й день Iюля в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четвертое, Царствования же НАШЕГО в десятое.

На подлинномъ Собственною ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА рукою написано:

«НИКОЛАЙ»

* * *

«…Что касается придворной жизни, то главных событий в столице нынче два: одно радостное, а второе – увы! Нынче в свете только и разговоров, что о рождении Наследника и о трагической случайности, приведшей к кончине его дядюшки. Представь себе, друг мой: всего лишь на второй день, после появления на свет наследника престола малютки Алексея, в понедельник, Е.И.Высочество В.К. Михаил, будучи в манеже л. – гв. Кирасир, решил проскакать по конкуру. Между нами говоря, в свете ходят упорные слухи о том, что Его Императорское Высочество не был в тот день трезв. Но уверяю тебя: я ни на йоту этому не верю! Однако же даже если бы и так – кто мы есть, чтоб судить дела Его Высочества? Но, однако же, вернемся к трагедии в манеже. Року было угодно, чтобы кобыла под Его Высочеством на полном галопе в прыжке запнулась о барьер, и Михаил Александрович вылетел из седла. Злая судьба пожелала, словно в насмешку, чтобы тот, кто всего лишь третьего дни был Наследником престола Российского, при падении получил тяжелейшую рану головы. Ко всеобщему горю, спасти Великого Князя докторам не удалось, он почил в бозе спустя два часа, так и не приходя в сознание…»

(Из письма Н.Е. Воронова В.А. Левитинскому, СПб., 4 августа 1904 г.)

Не благоволит Всевышний к приношениям нечестивых и множеством жертв не умилостивляется о грехах их.

Сирах, 34.19

На набережной Невы в этот торжественный день было по-праздничному многолюдно, радостная толпа торжественно-возбужденно наблюдала за тем, как возле вырубленной во льду крестообразной Иордани разодетый в золотошитые парчовые ризы церковный причт под хоровое пение призывал на воду Божье благословение. Распевно звучал хор, сменявшийся митрополичьей молитвой, стоявшие на невском льду благоговейно крестились… Люди, теснившиеся на набережной, любопытствуя вытягивали шеи, стараясь во всех подробностях разглядеть церемонию. Приблизиться к невской Иордани им не давали два ряда жандармского оцепления и гарцевавшие за жандармскими спинами кавалергарды: в первом ряду молящихся придворных у крестовой проруби, обнажив голову, стоял на молитве Николай Александрович Романов, самодержец всероссийский.

Среди любопытствующего народа на набережной находился артиллерийский офицер лет двадцати семи с потускневшими погонами штабс-капитана на поношенной шинели. Это явно был фронтовой офицер, всем своим видом и поведением отличавшийся от лощеных «моментов» столичной гвардии. Бледный цвет лица и то, как осторожно он ступал на правую ногу, давали основание предполагать, что еще совсем недавно он находился в госпитальной палате, а новенький незатертый анненский темляк на эфесе шашки – что пролитая на просторах далекой Маньчжурии кровь его была по достоинству вознаграждена.

Толпа радостно гудела, зеваки все сильнее напирали на оцепление: каждый стремился стать ближе к торжественной службе. Жандармы сдержанно покрикивали на самых настырных, но негромко, чтобы шум не помешал придворным и причту, да и рукам волю не давали. Тем не менее постепенно, шаг за шагом, зрители медленно приближались к Иордани. Вот седобородый архиерей, продолжая распевно читать канон, поднял распятие, дабы погрузить в освящаемую воду, а все присутствующие военные, включая Государя, облаченного в шинель полковника лейб-гвардии Преображенского полка, вытянулись во фрунт перед ожидаемым салютационным залпом корабельных орудий. И залп грянул!

Но вместо радостного возбуждения его последствиями стали вопли испуга и боли. Одним из орудий расположенных близ биржи батарей был произведен вместо холостого выстрел картечью. Картечные пули попали в помост у Иордани и на набережную, а также в фасад Зимнего дворца, в четырех окнах которого посыпались разбитые стекла. Одна из картечин ударила в шею царя, опрокинув того на спину, вторая разворотила ниже сустава плечо митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония. Ранен был также и один нижний чин петербургской городской полиции, находившийся в оцеплении.

Эта трагедия мгновенно изменила настроение толпы: из состояния благоговения и любопытства она тут же перешла в состояние паники. Так же, как минуту назад люди всячески стремились приблизиться к мосткам у Иордани, так и сейчас почти все зрители с криками метнулись врассыпную от страшного места. Впрочем, бежать кинулись не только зрители, но и многие придворные и духовенство. Лишь немногие, сохранившие самообладание, побежали в обратном направлении, к реке. Одним из таких людей был и наш артиллерийский штабс-капитан. Оттолкнув растерявшихся полицейских, он, придерживая шашку и пригибаясь, как под японским огнем, добежал до лежащего на краю Иордани митрополита Антония и, упав возле него на колени, обеими руками разорвал простреленный рукав архиерейского саккоса, раздирая в кровь пальцы о жесткую златотканую парчу. Сорвав со своей шеи шарф, штабс-капитан с помощью подоспевшего служки со знанием дела стал перевязывать рану.

Рядом на помосте уже хлопотали возле раненого Императора другие. Николай хрипел, кровь толчками фонтанировала из разорванной трахеи. Увы, но ни придворные, ни подбежавший врач уже ничего не могли с этим поделать. Тело самодержавного владыки шестой части земной тверди все больше тяжелело, губы что-то пытались произнести, но из них не раздавалось ни звука. В глазах царя метались ужас и обреченность, с каждой минутой взгляд все больше и больше мутнел, и вот в конце концов застыл…