Катерина Дементьева

Двадцатое

***

Я убиваю его каждое утро, и это стало таким же привычным, как то, что в 7:32 громко чихает Вита, соседский ребенок, а в 8:16 молодая женщина, которая спешит к остановке, поскальзывается на луже и удерживается на ногах, но роняет стакан с кофе. Ее зовут Полина, я знаю, потому что теперь трепетно отношусь к именам и выясняю все, которые могу. Полина работает в туристическом агентстве, кофе – важнейший ее утренний ритуал, и весь день она будет злиться, что не вышло попить его так, как хотелось. Я сочувствую. Полину следовало бы называть девушкой, но я больше не могу говорить это слово. Глупо, наверное, цепляться за него, но я не буду себя поправлять.

Я убиваю его каждое утро. Еду к дому, захожу в подъезд, поднимаюсь на нужный этаж, звоню в дверь. Он открывает через сорок одну секунду, смотрит на меня ошалевшими от счастья глазами и не понимает, что происходит. Я захожу в квартиру, он с готовностью отходит, пропускает меня – и я его убиваю. Иногда я пробую что-то затейливое, но исполнимое, иногда я делаю это медленнее, чем обычно, иногда я экспериментирую, но чаще просто вбиваю шеф-нож в сердце. После всех неудачных попыток я делаю это мастерски, очень ловко.

Иногда, если я задерживаюсь по дороге и прихожу позже обычного, к нему уже возвращаются воспоминания, и он пытается сбежать. На этот случай у меня есть пистолет и мучительно полученные знания о том, как можно незаметно выбраться на улицу потом. Иногда я выманиваю его из дома, увожу в сторожку на краю заброшенного кладбища – строго говоря, оно не заброшено, но реставрация никак не начнется – я увожу его в сторожку и пытаю там, пока не надоест, или пока не устану, или пока он не начнет совсем уж жалко плакать от боли и унижения. Сторожку я арендую у Густава, к нему приходится заехать рано, в 7:02, а позвонить и того раньше, в 6:15. В 6:16 ему позвонят другие люди, и сторожку получить не выйдет, сколько ни пытайся перебить цену, а если позвонить в 6:14, то трубку возьмет Алиса, его жена, и отчего-то сразу же решит, что нас с Густавом связывают какие-то отношения. Конечно, нет. Но незачем экономить минуту для звонка, чтобы потом тратить тридцать две на объяснения. У Алисы и Густава есть ребенок Кай, собака Ловец и кошка Мурка. У всех есть имена – кроме одного, потому что я его лишила.

***

Забыла написать свое, вот ведь. Меня зовут Анастасия.

***

Худшее в этой ситуации даже не сама она, а то, что возможности сначала кажутся бесконечными, а потом приходит понимание, что их на самом деле очень мало. И приходит оно не разом, а лавиной, которая никак не кончится – движется надо мной, и движется, и движется. Сначала я была в ужасе, потом не могла отделаться от отвращения, затем – от слез, а сейчас даже не могу сказать, что грущу, должно быть, пришло смирение.

***

8:46 – в кинотеатре открывается главный вход, можно пройти, если кивнуть Фридриху и поздороваться по имени.

9:02 – Алла вручает попкорн тому, кто сидит на втором этаже со словами: “Нашей самой ранней пташке”.

Хочу получить этот попкорн, пусть и не люблю соленый.

***

Первая попытка – мимо.

***

Вторая – тоже мимо (идти по лестнице, эскалатор по утрам работает чудовищно медленно).

***

Третья – мимо (возможно, ей не нравлюсь именно я? потому что я совершенно точно была первой!)

***

Четвертая – ХА! получила! Маленькие радости – они и делают существование хоть сколько-нибудь сносным. Попкорн оказался даже более соленым, чем я помнила, гадость.

Двадцатое

Я решила вести ежедневные записки, по крайней мере попытаться их вести, потому что записи о том, что даже чертов попкорн не удалось получить с первого раза – воспоминания о них помогли мне уже в трех других ситуациях, когда я была готова отчаяться, что, как ни рассчитывай, ничего не выходит. Нужно бы, наверное, написать о себе, а лучше – описать, что случилось, но мне не особенно хочется это делать. И нужно ли? Эта запись исчезнет, потому что завтра снова будет сегодняшнее утро, то есть время, когда ее не существует.

На случай, если случится чудо, объясню: двадцатый день в теме – он совершенно точно не двадцатый здесь, и я не имею ни малейшего представления, двадцатое ли сегодня число там, где время течет нормально. В этой петле я – главная, а значит, и дату выбираю я. Месяц выбирать мне не хочется – за окном все время осень: сухо, прохладно, солнечно, отличный день, без иронии, чтобы застрять в нем, время восхода – 6:43, время заката – 17:51. Там, снаружи, наверное, уже другая осень, а может, уже зима. Эти мысли меня огорчают, я стараюсь от них избавляться.

Сегодня я пошла в библиотеку и весь день сидела в читальном зале. Сначала я изучала старые подшивки журналов. О здоровье, о технике, о красоте. Потом я читала сборники фольклорных баек. Они отвратительно написаны, но изредка попадаются и интересные. Жаль, что нельзя найти мир духов или сверхъестественных существ. Возможно, если бы я нашла что-то такое, мне было бы повеселее. Впрочем, вряд ли. Даже если под моим домом найдется целый гномий город или логово вампиров – я все равно буду торчать в этом дне, пока не случится что-то.

Или всегда.

Двадцать первое

В журнале о здоровье было написано, что нужно формировать полезные привычки медленно, не торопиться, не подгонять себя, поэтому я остановлюсь сейчас. Хорошо, что я взялась писать. Плохо, что я все еще здесь.

Двадцать второе

Если мыслить позитивно, то нужно радоваться, что я не застряла в бесконечном первом дне месячных, это было бы хуже, чем есть сейчас. Хорошо, что у меня не было простуды, ничего не беспокоило, не болело.

Все отвратительно.

Двадцать третье

Я читала однажды фанфик, где Гермиона перемудрила с хроноворотом и выпала за пределы своего времени. Она долго пыталась вернуться и смогла, но не юной школьницей, а ссохшейся мумией. Я согласна и на это. Я согласна вернуться калекой, старой, умирающей, любой, только чтобы больше не слышать одни и те же звуки, не