Намина Форна

Золоченые

Namina Forna

THE GILDED ONES

Copyright © 2023 by Namina Forna

This edition is published by arrangement with Madeleine Milburn Ltd and The Van Lear Agency LLC

Иллюстрация на обложке Яны Слепцовой

© 2023 by Namina Forna This edition is published by arrangement with Madeleine Milburn Ltd and The Van Lear Agency LLC

© К. Гусакова, перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023

* * *

Моему отцу, который научил меня мечтать.

Моей матери, которая научила меня делать.

Моей сестре, которая поддерживала меня

на всем пути

1

Ритуал Чистоты уже сегодня. Тревожная мысль кружится в голове, я спешу к сараю, запахивая плотнее плащ, чтобы защититься от холода. Сейчас раннее утро, солнце еще даже не показалось над припорошенными снегом макушками деревьев вокруг нашего маленького фермерского домика. В темноте сгущаются тени, обступают слабенький круг света моей лампы. Под кожей нарастает зловещее покалывание. Как будто рядом что-то есть, и вот-вот краем глаза…

Я просто нервничаю, говорю я себе. Я много раз чувствовала это покалывание и ни разу не видела ничего странного.

Дверь сарая открыта, на столбе висит фонарь. Отец уже внутри, расстилает сено. Он – просто силуэт в темноте, сгорбленный высокий человек. Всего три месяца назад он был бодрым и крепким, его светлые волосы еще не тронула седина. А потом пришла красная оспа, от которой слегли и он, и мать. Теперь он сутулый и увядший, глаза его слезятся, а волосы поредели, как у человека на несколько десятилетий старше.

– Уже проснулась, – тихо говорит он, скользнув по мне взглядом серых глаз.

– Не могу больше спать, – отвечаю я, хватая доильное ведро, и направляюсь к Норле, нашей самой большой корове.

Я должна отдыхать в уединении, как остальные девушки, что готовятся к Ритуалу, но на ферме слишком много работы, а рук не хватает. С тех самых пор, как три месяца назад умерла мать. К глазам подступают слезы, я их смаргиваю.

Отец подкладывает в стойла еще сена.

– Благословен тот, кто пробуждается узреть славу Безграничного Отца, – цитирует он Безграничные Мудрости. – Что ж, готова к сегодняшнему дню?

Я киваю:

– Готова.

Позже, после полудня, во время Ритуала Чистоты старейшина Дуркас проверит меня и остальных девушек шестнадцати лет. Как только мы докажем, что чисты, то станем законными жителями деревни. Я наконец стану женщиной – той, кто может выйти замуж, обзавестись собственной семьей.

Мысль вызывает новую волну тревоги.

Я краем глаза бросаю на отца взгляд. Он напряжен, движения даются ему с трудом. Он тоже волнуется.

– Мне тут пришло в голову, отец… – начинаю я. – Что, если… что, если…

Я осекаюсь, незаконченный вопрос тяжело повисает в тишине. Полумрак сарая затапливает невыразимым ужасом.

Отец одаривает меня ободряющей, как ему кажется, улыбкой, но уголки его рта кривятся.

– Что, если что? – спрашивает отец. – Поделись со мной, Дека.

– Что, если моя кровь нечиста? – шепчу я, страшные слова рвутся наружу стремительным потоком. – Что, если меня заберут жрецы, изгонят?

Я вижу это в кошмарах, страхи пронизывают и другие сны тоже, где я посреди темного океана, и меня зовет голос матери.

– Об этом ты тревожишься?

Я киваю.

И хотя такое случается редко, каждый знает о чьей-то сестре или родственнице, в которой обнаружили нечистое. В последний раз это стряслось в Ирфуте несколько десятилетий назад – с кузиной отца. В деревне до сих пор шепчутся о том дне, когда ее поволокли прочь жрецы, и больше несчастную никто не видел. Семья отца так и не оправилась от брошенной на них тени.

Вот почему они всегда так святы – всегда первые у дверей храма, и все мои тетушки в масках, скрывающих даже рот. Безграничные Мудрости предостерегают: «Лишь нечистая, богохульная, порочная женщина остается открыта пред глазами Ойо́мо», но это относится только к верхней половине лица, от лба до кончика носа. Мои тетушки, однако, даже на глазах носят маленькие квадратики прозрачной ткани.

Когда отец вернулся с военной службы и привез с собой мать, вся семья немедленно от него отреклась. Слишком великий риск – принять женщину неизвестной чистоты, к тому же чужачку.

Потом родилась я – дитя достаточно темнокожее, чтобы считаться полной южанкой, но с серыми глазами отца, ямочкой на подбородке и мягкими завитками волос, говорящих обратное.

Я прожила в Ирфуте всю жизнь, и во мне все еще видят чужачку – пялятся, тычут пальцем, отвергают. Даже в храм бы не пустили, если бы кто-то из родни отца не настоял. Пусть лицом я точь-в-точь отец, этого недостаточно. Деревне нужно меня проверить, и лишь тогда они, как и семья отца, меня примут. Как только моя кровь окажется чиста, я наконец стану своей.

Отец подходит, ободряет меня улыбкой.

– Ты знаешь, что такое быть чистой, Дека? – спрашивает он.

Я отвечаю отрывком из Безграничных Мудростей:

– Блаженны кроткие и покорные, смиренные и истинные дщери человеческие, ибо незапятнаны они пред ликом Отца Безграничного.

Каждая девочка знает эти слова наизусть. Мы повторяем их всякий раз, как входим в храм, – постоянное напоминание, что женщины созданы помогать мужчинам, подчиняться их желаниям и приказам.

Я киваю:

– Думаю, да.

В глазах отца мелькает неуверенность, но он снова улыбается и целует меня в лоб.

– Тогда все будет хорошо.

Он возвращается к сену. Я сажусь рядом с Норлой, тревога все не дает мне покоя. В конце концов, я похожа на мать еще кое-чем, и отец этого не знает – а деревня и подавно, иначе возненавидят сильнее во сто крат.

Я непременно должна сохранить все в тайне. В деревне никто не должен узнать.

Никогда.

* * *

Когда я добираюсь до деревенской площади, все еще стоит раннее утро. Легкий холодок в воздухе, с крыш домов свисают сосульки. А солнце все равно яркое, лучи его отражаются от высоких арочных колонн Храма Ойомо. Они олицетворяют молитву, медитацию на движение солнца Ойомо по небосклону каждый день. По ним верховные жрецы определяют, в какие два дня года проводить весенний и зимний Ритуалы. Один вид этих колонн вызывает во мне очередную волну тревоги.

– Дека! Дека! – взволнованно машет с другой стороны дороги знакомая неуклюжая фигура.

Ко мне спешит Эльфрида, так плотно закутанная в плащ, что видны лишь ярко-зеленые глаза. Мы обе всегда стараемся закрывать лица, когда выходим на площадь – я из-за цвета кожи, Эльфрида из-за красноватого родимого пятна на левой щеке. Девушкам разрешается оставаться открытыми до тех пор, пока они не пройдут Ритуал, но нет смысла привлекать к себе внимание, особенно в такой день.

Этим утром крошечная мощеная площадь Ирфута заполнена сотнями людей, и каждую минуту прибывают новые телеги. Они едут со всей Оте́ры: надменные южане с почти черной кожей и туго завитыми волосами; добродушные жители запада с длинными черными конскими хвостами и татуировками по всей золотистой коже; бесстыжие северяне, розовощекие, со сверкающими на морозе светлыми волосами; и тихие жители востока всех оттенков, от темно-коричневого до цвета яичной скорлупы, их прямые и шелковистые черные волосы струятся по плечам блестящими реками.

Пусть до Ирфута не так-то просто добраться, он славится хорошенькими девушками, и мужчины съезжаются издалека посмотреть на достойных, прежде чем те наденут маску. Многие девушки сегодня найдут себе мужей – если еще этого не сделали.

– Разве не здорово, Дека? – хихикает Эльфрида.

Она указывает на площадь, нынче