«Почтенные люди живут вокруг,

Они все осмыслят, отмерят, взвесят.

Они утверждают, что круг – это круг,

И мое безрассудство их просто бесит.

Они твердят, что пень – это пень,

Что на небе луна, а на дереве – листья.

А я говорю, что ночь – это день.

И нету во мне никакой корысти».

Грэм Грин «Наш человек в Гаване».

Наша жизнь – игра. Так сказал классик. В начале пути мы искренне играем в жизнь, интригуем, выстраиваем схемы отношений, передвигаем фигурки по шахматному полю, уверенные, что в крайнем случае можно будет нажать кнопку перегрузки и вернуться на прежний уровень. В игре познается мир. От года к году игрушки меняются, железные машинки и пластмассовые голыши летят на свалку, их место занимают говорящие куклы и шагающие роботы, а потом сверстники. Мы играем друг в друга, как в оловянных солдатиков, безжалостно бросая в огонь поломанные фигурки. Чтобы повзрослеть, нужно пройти горнило игры в жизнь, творящейся на школьных этажах. Игры искренней, на изломе. В школе создаются самые жесткие интриги, придумываются заговоры, свершается месть, там договариваются о дружбе и тут же предают ее. Перезагрузки в этой игре нет, все ошибки непоправимы, на них, а не по учебникам и книгам, учатся жить. Как можно забыть школу, это время вечного боя, поиска противника и его истребление, собственные падения и унижения? Кто в этой игре актер, кто режиссер? Войны могут идти годами, могут месяцами, кто-то ухитряется уложиться в неделю. Эта история про две школьные четверти, напоенные дождями осени, укрытые снегами зимы. Пленных в этой войне не брали, наивных не жалели, зазевавшихся уничтожали. Война шла по всем правилам.

Была большая перемена. Они с Катей устроились на подоконнике. Ира смотрела в окно. На улице холодно и неуютно, даже деревья кажутся замерзшими. Катя, как всегда, уткнулась в книгу. Что у нее там сегодня? Панов, Хаецкая, Сапковский? И вдруг без перехода, еще не оторвав взгляда от страницы:

– В тебя кое-кто влюблен!

Пухлые губы кривятся в ухмылке. Ира не хочет смотреть выше, где карие, такие, кажется, равнодушные глаза. По ним ведь ничего не поймешь, придется первой отводить взгляд.

– Что? – невинно переспросила Ира, изучая на стекле грязные разводы после дождя.

– Сашка, – как бы между делом бросает Катя. – Он мне вчера сказал.

Чтобы скрыть смущение, Ира отвернулась. «Кое-кто влюблен!» Влюблен… любл… Любовь. Какое некрасивое сочетание звуков. И вдруг сердце заходило ходуном, словно до него только сейчас дошел смысл сказанного.

– Что? – не замечая повторения, снова спросила Ира.

– Ты его не знаешь. – Голос у Кати бесцветный, ей не интересно об этом говорить. – Он в клубе появляется. Рассказал, как в мае еще зашел за мной в школу, что-то хотел узнать, ждал в парке, а тут ты выходишь. Все лето, короче, думал. А на днях специально заглянул к нам в гимназию еще раз, снова увидел…

– И что?

На этом глупом «что» Иру заклинило. «Влюблен, влюблен», – вертелось в голове. И еще колокольчиком туда вклинивалась более высокая нота: «Саша».

А ведь действительно неделю назад кто-то просунул голову в дверь посреди урока. Кто-то высокий, лохматый. Или это был дежурный? Незнакомого Сашу не пропустила бы охрана.

– И все. – В Катиных словах не хватало убедительности, эмоции. Она заторможенно смотрела куда-то в область Ириного лба, вычитывая там свои безучастные слова. – Теперь каждый день к нам приходит.

– Где? – сменила вопрос Ира, ткнувшись носом и лбом в оконное стекло.

– Не, еще рано, – буркнула Катя, загораживаясь книгой. – Он после школы так быстро сюда не доберется. Ему полчаса на троллейбусе ехать.

Ира медленно отвернулась от окна.

«Влюблен…»

Слово настойчивой бабочкой билось в голове. Оно не помещалось там, хотело выбраться на свободу. К тем, для кого оно больше подходит. К любой другой девчонке, коротающей перемену в коридоре. Вон их сколько прогуливается – в модных шмотках, на каблуках, с уверенностью во взгляде, громких, веселых.

– Почему в меня? – не удержалась Ира от вопроса.

– Поймаем – спросишь, – отозвалась Катя, кивая то ли мыслям, рожденным книгой, то ли еще чему.

Больше вопросов не было. Но сердце все еще не хотело успокаиваться. Оно колотилось, пытаясь примириться с новостью.

А почему бы нет? Чем она хуже? Почему другим можно, а ей нельзя? Какое кино ни возьми – везде любовь. Любовь необычная, яркая. И всегда – вдруг. Например, она новенькая, приходит первый раз в школу, а там – Он. И пусть – вампир. Любви все существа покорны. Или вот другой случай. Она идет темным переулком, навстречу бандиты, и тут – Он! Прекрасный принц.

Конечно, в жизни ничего такого не бывает. Новенькие попадаются все больше ботаники-очкарики или раздолбаи-отморозки, а если в темноте на тебя кто и нападет, то все пацаны, находящиеся рядом, тут же разбегутся, никто спасать не кинется. И вдруг такое чудо – пришел во двор гимназии и увидел. Сам. Ничего делать не надо. Не она решала. Ее выбрали. Не она должна была стоять перед рядом красавцев, выискивая самого привлекательного, самого надежного, самого желанного. А в том, что он будет именно таким – кто ж сомневается?

Ира снова повернулась к окну, но теперь уже мир не казался ей замерзшим. Он встрепенулся, ожил. Она с жадностью оглядела кусты, деревья. Не пропустила ни одного прохожего за оградой, заметила малейшее движение. Никто не стоял. Все шли по своим делам. Ворона прыгала на ветках тополя. Этих деревьев около школы много. В мае желтые клейкие чешуйки почек хрустят под подошвой ботинка, оставляют на пальцах трудно отмываемые пахучие смоляные следы.

А может, Саша увидел ее в окне, убедился, что за последнее время ничего не изменилось, и побежал на автобусную остановку?

В волнении Ира пригладила волосы, покосилась на подругу. Та читала. Глаза бегали от строчки к строчке. Мыслями не здесь, а где-то, где есть рыцари, бароны, где вьется на ветру грива коня. Вопросами от нее ничего не добьешься. Но зачем-то ведь она это сказала?

А перемена гудела своим особенным утробным голосом, отчего Ире казалось: теперь все знают, что в нее влюблены, поэтому так странно смотрят.

Но это невозможно! Как в нее можно влюбиться? Любовь – это нечто отдельное от нее. Где-то там. Где цокают каблучки, где ярко красят губы, где перешептываются о том, что было или о чем мечтается.

Взгляд снова уперся в мутное стекло. Она – Ира Лисова, без двух месяцев пятнадцать лет. Ей все в жизни понятно и привычно. И вдруг – влюблен! Значит, что-то заканчивается и начинается неизвестное новое? Значит, от прежней жизни не остается и следа? И все, что так нравилось, было близко, катится в пропасть?