Серебряков Кирилл Федосеевич, мужчина лет около пятидесяти, но уже пенсионер, полковник-артиллерист, уволенный из армии из-за травмы ноги, полученной на учениях, шел ненастным мартовским вечером по Якиманке, прогуливал своего пуделя. Серебряков любил своего не шибко красивого пуделя, возможно, и потому, что любить отставнику было больше некого.

Супруга скончалась еще прошлым летом, сын – капитан, служил в Ростовской области. Дочь вышла замуж и отбыла в жаркие страны по месту жительства черного мужа и нелюбимого зятя.

Полковника уволили, как он считал, из-за дурной привычки говорить начальству, что он думает, а не то, что генералы пожелают услышать. Но колено действительно побаливало, полковник шел, слегка опираясь на толстую сучковатую палку, полированную, с красивой накладной надписью о верной безупречной службе, о непроходящей любви офицеров полка, которыми он командовал в последние годы.

Об улице, по которой он шел, говорить нечего, каждый москвич Якиманку знает. В начале века улица считалась чуть ли не одной из заглавных в Москве, ну, в крайнем случае, третьей, после Тверской и Поварской. В былые времена особняки тут стояли богатые, сейчас они поблекли и облупились… Полковник те годы не застал, но из книг и от родителей слышал, что Якиманка считалась улицей почтенной, Ипатьевского особняка не имела, однако люди ее знали.

Сегодняшним вечером, да еще в моросящий дождь, она не выделялась среди сотен своих московских соседей, разве что тем, что по Якиманке не гремели трамваи да троллейбусы, которые выплевывали из себя измученных работой людей. Она не привлекала и провинциалов станциями метро.

Наш полковник шел по ней, родимой, изредка отбрасывая из-под ног мокрые и пожухлые листья деревьев, и рассуждал о том, что завтра непременно займется устройством на работу.

Русский человек любит начинать новую жизнь по-новому с завтрашнего дня или с понедельника, хотя и не ведает, чем закончится день сегодняшний.

Тимошка, так звали пуделя, куда-то подевался, и полковник начал его звать, поворачиваясь в разные стороны, когда из подворотни выскочила группа подростков, мгновенно заполнившая промозглую темень гиканьем и свистом.

– Вам бы тачанку, так натуральные хлопцы батьки Махно, – усмешливо сказал полковник, и звучали в его голосе не осуждение и не угроза, а обыкновенная зависть к молодости.

Пацаны, которым было лет по семнадцать-восемнадцать, восприняли оброненную реплику иначе, окружили прохожего. Один из них, не выделявшийся среди товарищей, недобро сказал:

– Чего, старый пень? А ну возьми свои большевистские слова взад!

– Гуляй, сынок! Тимоха, сукин сын, куда подевался? – вновь позвал полковник.

– С тобой вроде разговаривают! – Парень, явно вожак стаи, вошел в круг, и он, словно по команде, сомкнулся.

До этого момента полковник относился к происходящему несерьезно, даже с юмором. Но когда он увидел белые лица и пустые глаза нападавших, он испугался, затем разозлился и ударил главаря своей сучковатой палкой.

Полковник не знал закон улицы: если ударил, должен нападавшего «вырубить», тогда бы он сохранил шансы на жизнь. Уличная стая всегда труслива и, получив серьезное сопротивление, отступает. Но полковник все еще считал, что имеет дело с мальчишками, почти детьми, ударил вполсилы, раскровянил главарю лоб, парень даже не покачнулся.

Полковник почувствовал удар в бок, не понял, что его ткнули ножом, и все еще считал, что дурацкую драку можно покончить миром.

– Ну все, спустили пар и хватит, – сказал он, получил удар под коленки, упал.

Подлетел пудель, тявкнул, даже схватил одного из парней за ногу, точнее, за штанину, парень нагнулся, поднял верного пса за загривок и воткнул ему в живот нож.

А лежачего хозяина били ногами, не пинали, били расчетливо, убивали.

– По почкам его!

– А я по печени!

– Что-то морда у него шибко гладкая, дай-ка я ему врежу!

Они даже не понимали, что бьют труп, бросили на грудь бывшего отставного полковника безжизненное тело пуделя.

Думаете, побежали?

Главарь спросил:

– На чем мы закончили?

– Высоцкий, – ответил один из парней, а другой запел:

Я был душой дурного общества,

И я могу сказать тебе:

Мою фамилью – имя – отчество

Прекрасно знали в КГБ.

В меня влюблялася вся улица

И весь Савеловский вокзал,

Я знал, что мной интересуются,

Но все равно пренебрегал.

В кабинете начальника Главного управления уголовного розыска Министерства внутренних дел России находились старые друзья, служившие некогда в МУРе. Генерал-лейтенант Петр Николаевич Орлов, ему недавно стукнуло 60, и полковники Гуров и Крячко. Они знали друг друга не один десяток лет, дружили домами, что не мешало им на службе соблюдать субординацию. Единственно, в чем они нарушали установленный порядок, когда не было посторонних, обращались друг к другу на «ты».

Генерал был невысок ростом, грузен.

Казалось, его лицо лепил то ли скульптор-неумеха, то ли изрядный юморист.

Половину лица занимал лоб, нос никакой формы не имел, глазки прятались под мощными бровями и смотрели оттуда, словно из норок, походил генерал на русского мужика. За такой простецкой внешностью прятался хитрый житейский ум, потрясающая память и огромный опыт розыскника.

Станислав Крячко, лет сорока с небольшим, что называется, обладал внешностью заурядной, если бы не глаза, которые чаще бывали дурацкими, порой – насмешливыми, хитрыми, умными.

Лев Иванович Гуров, также сорок с хвостиком, был высок, атлетически сложен, лицом походил на наших предков, которых мы порой видим на старинных фотографиях, гравюрах и думаем, если такими были наши предки, то куда же все девалось? Стать, уверенность в себе, спокойный, порой насмешливый взгляд.

Гуров неизвестным способом все перечисленные качества сохранил, ботинки всегда сверкают, костюм элегантен, в глазах то ли вопрос, то ли легкая усмешка. Гуров с Крячко были в равных званиях, но по должности Лев Иванович был выше.

Итак, три друга собрались в генеральском кабинете, не ругались, чего за четверть века совместной работы не случалось, но говорили недоброжелательно. В основном беседа велась между Орловым и Крячко, Гуров по укоренившейся привычке стоял у окна и курил у открытой форточки.

– Петр Николаевич, извини покорно, – четко выговаривал Крячко, – но тебе, возможно, известно, что в Москве, кроме Главка, имеются райуправления и отделения милиции. И везде есть оперативники. Забили человека насмерть – трагедия, но ребенку ясно, что преступление совершила местная шпана. Участковые и оперативники тамошнего отделения знают такую публику в сто раз лучше нас.