У каменных столбов Чарына

I. ЗА СИНЕЙ ГОРОЮ

БОБРОВАЯ РЕЧКА

1

С самого утра лесник Ефим Шабуров косил у речки Углинки, и когда стало смеркаться, он даже обрадовался — устал за день и пора бы отдохнуть. Но оставался еще рядок.

— Закончу! — решил Ефим и снова принялся размеренно чиркать косой. Густая пахучая трава после каждого взмаха ложилась плотным рассыпчатым полукругом.

Кончив косить, Ефим оглядел оголившуюся, будто остриженную поляну, покрытую бугристыми зелеными валками — и остался доволен прошедшим днем.

Оставив на валке косу, Ефим пошел к речке, опустился на ствол поваленного дерева и с наслаждением закурил. Теперь спешить было некуда. Ефим смотрел на лес, окутанный дымкой, дышал сгустившимися к вечеру запахами трав и ему было хорошо! Усталость сама по себе проходила. Между темных стволов, повыше леса, светилась, угасая, вечерняя заря, негромко бормотала вода у левого крутого берега, да черный дрозд все никак не мог успокоиться, резко покрикивал в кустах…

Лес действовал на Ефима странным образом. Ефиму было за пятьдесят, лицо уже прорезали глубокие складки, но такие детские мысли приходили в голову. Он не стеснялся их, а совершенно серьезно считал, что нет ничего лучше этих детских мыслей. Вот, например, думал он, хорошо быть осиной и трепетать под ветром. И дубом тоже — ронять по осени спелые желуди. Но лучше всего быть вольной птицей, тогда можно смотреть на лес и снизу, с земли, и сверху, и сквозь ветки. Кому хорошо, так птице… Но ему никогда не быть птицей даже мысленно, потому что всегда какая-нибудь подлая мыслишка помешает, с которой уже нельзя быть птицей. Но и подлую мыслишку не прогнать, — она такая липучая, как вот курево — и горько, и вредно, а тянет… Вот такие думки приходили и начиналась всяческая философия…

Река Углинка в том месте, где сидел Ефим, размышляя о птицах, делала крутой завиток и со стороны низинки образовался небольшой плес. По воде, заметил Ефим, разошлись круги… Что-то булькнуло! Не лягушка и не рыба сыграла. Такой звук могло произвести только большое и сильное тело…

Ефим насторожился. Ему даже страшновато стало. В далекие детские годы слышал он про водяных, которые якобы обитали в речке Углинке, и сейчас нахлынули на него эти жуткие представления. В сумерки наедине с лесом, да еще у воды невольно становишься суеверным. К этому располагают тишина, сумрачные деревья, узловатые ветки кустарников… Вот уж лет десять Ефим в лесниках, а все не может унять этого непонятного смятения перед сумерками в лесу.

Кто-то плыл по реке, плескаясь и отфыркиваясь. В темной воде плеса отражалась одинокая звездочка. Вот она колыхнулась, и Ефим различил на воде темный шар. Как будто человек плыл! У лесника поднялись волосы на голове! Шар приблизился и посветлел, сделался как бы седоватым. «Господи! — испугался Ефим, — старик!» Где-то в этих местах лет пять назад действительно заблудился и пропал старик…

Едва унял Ефим первый порыв — бежать! «Может, зверь какой-нибудь?» — пришла спасительная мысль. Только такого странного зверя никогда не видел Ефим ни в воде, ни на суше, даже в книжках не видел.

— Бу-у-ах! — раздалось на воде, разошлись крутые волны, и седая голова пропала…

— Может, бобр? — прошептал Ефим. Но не было здесь бобров, это он точно знал, выдра попадалась изредка, а о бобрах даже старики ничего не слышали.

Тихо стало в лесу, и водная гладь успокоилась. Ефим взял косу и пошел к дому, оглядываясь… И все казалось ему, что кто-то смотрит с реки и видит его в темноте.

Через несколько дней Ефим снова появился на Углинке. Надо было сложить сено в копны. На этот раз управился быстрее.

Он заметил, что как будто поднялась вода, плес сделался шире. Прошелся по берегу и обнаружил плотину, сделанную из веток и какой-то травы. Она полностью не перекрывала реку, но отшибала течение в плес. На берегу лежали поваленные деревья. И пеньков оказалось немало, все срезаны ровно и красиво… Как он не заметил в прошлый раз?

— Да это бобры! — удивился Ефим. — Откуда взялись-то? Из большой реки, из Урала, видно, пришли, откуда еще?

Он долго сидел, покуривая и поглядывая на тихую воду бобрового плеса. На этот раз он подумал о том, что шкура бобра — это тебе не лисица и не ондатра, а куда дороже! И, слава тебе господи, никто про это место ничего не знает.

2

Седому бобру было больше двадцати лет. За свою долгую жизнь он не раз сталкивался с людьми, но ему, по-видимому, попадались все хорошие и добрые люди, иначе как бы бобр дожил до столь почтенного возраста? Два раза его переселяли из одного водоема в другой, и бобр, кажется, поверил в то, что люди, в общем-то, звери безобидные и не так уж страшные, хоть бывает и причиняют всяческие хлопоты. Человек в его понимании был существом особым в мире природы, и его он опасался меньше всех. Видимо, такое отношение к человеку сложилось у Седого в течение долгой жизни в заповеднике. Сказывалось и то, что на бобров везде охота запрещена.

Охотоведы, занимающиеся акклиматизацией животных, конечно, знали, где нужно выпускать бобров. Речка, в которую привезли Седого и бобриху Бурую, была вполне нормальной рекой, с мелями и плесами, с лесом вдоль берега. Но, наверное, она в чем-то уступала тому водоему, где жили бобры прежде. Иначе как объяснить, что бобры ушли из нее прямо по суше? Быть может, они пытались отыскать свой водоем? Откуда им было знать, что родные места очень далеко и добраться до них невозможно? Никому точно неизвестно, когда и куда они ушли, но эта пара исчезла из-под наблюдения егерей, о чем и было записано в журнале учета…

Бобры поднялись вверх по течению насколько можно, и когда речка превратилась в узенький ручеек, Седой вышел на берег и направился в лес. Бурая шла за ним… Случись по пути волк, рысь или какой-нибудь другой крупный хищник — этот путь стал бы для них последним.

Ночью прямо над их головами раздался жуткий крик: ух-у-ух! Бобриха Бурая, забыв от страха, что она не на воде, шлепнула по траве плоским хвостом, так бобры подают сигналы тревоги. Оба бобра припали к земле и долго лежали без движения. Сверху с сухой ветки смотрел на них филин,