его походила на человеческую и отливала сединой. Бобр плыл прямо на него с какими-то угрожающими намерениями.

— Кыш! Поди отсюда! — замахнулся Ефим на зверя, но тот не нырнул, не повернул назад, а громко шлепая по воде хвостом, злобно сверлил маленькими глазками непрошеного гостя. Бобр считал здесь хозяином себя, и не без оснований.

Оглядываясь на бобра, Ефим сбросил второе бревно.

— Ничего, — говорил он торопливо. — Построишься в другом месте! Эту полянку тебе не отдам!

Ефим швырял куски древесины и коры, сталкивал руками и ногами. Ветки, пружиня, хлестали его, брызгали в лицо липкой грязью. Через плотину хлынула вода, помогая разрушительной работе, нехитрое сооружение бобров разваливалось под ее напором.

Седого бобра нигде не было видно. Ефим смотрел на мутный водопад, устремившийся вниз по Углинке, и подумал, что таким потоком унесет не только плотину, но и самих бобров. Но мысли эти не радовали Ефима. Он присел покурить, с сожалением смотрел на ошметки уплывающего сена и опять обругал себя:

— Дурак! Ну дурак же!

Вконец расстроенным возвращался домой Ефим Шабуров, что-то бормотал про себя. И бобров жалко, и погубленного сена, вообще было очень нехорошо и обидно…

Приснился Ефиму странный сон, будто идет он ночью по лесу, выходит на поляну, где косил сено. Поляна вся залита, как море блестит под луной, — глазам больно! Копны по воде плывут, а на них бобры сидят и скалят зубы, будто смеются.

Обычно сны к утру забываются, а этот не забылся.

— К чему бы это? — подумал Ефим. — Схожу, посмотрю, что там делается.

Пришел, глянул — вода кругом! Снова построили бобры плотину… Он даже обрадовался на этот раз.

— Бог с ней, с плотиной… Буду косить в другом месте. Но добыть одного-другого надо… Дорогой зверь, кто тут про что узнает…

5

Вода в бобровом плесе отстоялась, стала спокойной, прозрачной, таинственной… Прямо с берега видать, как ходит, поблескивая чешуей, рыбная молодь. Большая щука, как неживая, застыла под черной корягой. Когда поднялась вода, щука стала жить в плесе и никуда не уплывала. Не раз Седой пытался прогнать ее и даже поймать, но щука легко уходила — где ему тягаться с ней…

Подул ветер, сорвал с деревьев охапку разноцветных листьев и бросил в речку. Бобровый плес сделался ярким и пестрым. Присядут на воду отдохнуть пролетные утки, да разойдутся круги — выглянет усатая физиономия с выпученными глазами, и улетят испуганно утки искать себе место поспокойнее.

Часов в пять вечера пришел к Бобровому плесу Ефим. На этот раз с ружьем. Ефим привалился спиной к самой толстой осине и приготовился ждать…

В сумерки Седой неожиданно вынырнул у самого берега, но так близко, что и стрелять нельзя — всю шкуру испортишь. Да Ефим и не спешил стрелять…

Седой ухватил зубами ветку, потянул ее в воду и поплыл к высокому яру на противоположной стороне речки. Вот уж отплыл настолько, что и стрелять бы в самый раз, но любопытно стало Ефиму — куда он ветку потащил? И сомнение взяло, что это он все светлоголового видит, один он тут, что ли? Бобр между тем доплыл до берега и нырнул. Ветка стала медленно погружаться под воду… «Заготавливает! — удивился Ефим. — На зиму провиант!»

Лесник не ошибся, бобры действительно готовились к зиме, затапливали ветки и укрепляли неподалеку от входа в нору.

«Так что же, он один, что ли?» — сомневался Ефим. Но вынырнула бурая бобриха, и Ефим убедился, что бобр не один. «Значит, пара», — решил он и понял, что стрелять никак нельзя, так ведь одним выстрелом и погубишь семью. Побыв еще в своей засаде, Ефим выяснил, что в Бобровом плесе действительно семья: бобр, бобриха и два бобренка…

Встал Ефим, отряхнулся и пошел домой, усмехаясь над собой, над своей нерешительностью.

Но лес пел ему свою песню. По кронам шуршал ветер, сыпал листья. Листья падали на плечи, касались лица…

6

Бобровый плес покрылся льдом. Но повыше, где вода текла и пенилась, темнели промоины и полыньи.

Зимой у бобрового плеса жила выдра. Здесь было глубоко, много рыбы, берега в кочках и валежинах — самое подходящее для выдры место. Не один раз Седой видел в воде ее гибкое длинное тело.

Под корягой, как всегда, стояла сонная щука. От холодной воды она сделалась вялой, лишь изредка бросалась на проплывающих мимо окуньков и плотвичек.

Однажды под черной корягой взмутилась вода и два сильных тела сцепились в жестокой схватке. Одно тело было темное, покрытое мягким шелковистым волосом, второе гладкое, пестрое, в чешуе, с напряженно раскрывшимися перьями плавников.

Борьба длилась долго. Черные хлопья ила поднялись со дна водоема и заволокли место схватки. Потом из полыньи на лед устало выбралась выдра и выволокла огромную щуку, еще дергающую хвостом…

Примерно в это же время по заснеженному лесу шел медведь. Вот уж вторые сутки он бродит по лесу. Ему едва удалось уйти от охотников и собак, поднявших его из берлоги, но застрявшая под шкурой пуля, как раскаленный уголек, жжет спину. Кругом снег и нечего поесть, ни грибов, ни ягод, ни травы. Идет медведь, раскачивается и видит перед собой белые, как призраки, деревья. Все больше злится и свирепеет зверь. Страшный он в эту пору — кого не встретит, на любого бросится!

А по снегу — рыхлый след! След тянется через поляну в молодой осинник. Медведь тычется носом в пахнущий лосем снег, рычит от голода и бессилия. Не догнать, да и не справиться ему зимой с сохатым. Все же он идет по следу. Просто так, идти куда-то надо… Медведь вздыхает и начинает лапами разгребать снег. Под снегом прелые листья, зеленые ростки, сухие веточки… Медведь жует листья и жалобно бурчит… Поглодал коры с молодой осинки. Все это не то, голод не проходит…

Со стороны речки потянул ветер, принесло теплый приятный запах. Хищный зверь поворачивает голову, ноздри его шевелятся, трепещут… В глазах разгораются искорки надежды. К реке он идет медленно, крадучись. Вот опять в ноздри ударило теплым сытным духом. След не след, а какая-то пахучая извилистая борозда вьется среди валежника. По этой борозде медведь выходит на лед Бобрового плеса.

Выдры на льду уже нет, она первая заметила медведя… Но все кругом забрызгано рыбьей кровью, на снегу краснеет разорванная выдрой щука. Медведь жадно набрасывается на рыбу, урча и давясь, съедает ее за минуту. Этого, конечно, мало большому медведю. Он идет по следу выдры, как будто надеется найти что-то еще. А там полынья! Лед трещит, но медведь тянется к полынье, стараясь ступать помягче. Трахт! — взрывается