Ниса Глоэрн

Васюганье

В века далекие, да во времена стародавние жили в Васюганье — крае обширном, да болотистом — чудища разные: странные и непонятные; людям неведомые, страх и почтение вызывающие.

Обходили Васюганье стороной, ну а в сердце его и вовсе не ступала нога человеческая. То было царство нечисти поганой.

Но до поры, до времени спокойно было жить людям в окресных деревнях — не слышно и не видно было никого. С опаской посматривали они в сторону болот бескрайних и сидели по домам, когда по утрам наползал с них туман белесый.

И вот времена пришли, когда дали о себе знать нечистые — не стало покоя ни людям, ни зверям лесным, ни даже птицам поднебесным.

Пропадать стали люди, а тем паче младенцы, и никто найти их не мог, в болотистые леса гибельные никто ходить не отваживался, — ни стар, ни млад.

* * *

Однажды пропал в деревне Куронос молодой парень по имени Феодор. Пропал перед самой свадьбой, и осталась невеста его Фекла одна. Смеялись над ней люди, говорили, что бросил жених суженую свою, испугался. Но не слушала Фекла досужих этих разговоров, а вместо этого отправилась искать жениха своего.

И пошла она ни куда иначе, как в дремучие леса и топкие болота Васюганья.

Долго она шла или коротко, то неведомо. Выходит она на поляну обширную, видит — перед ней забор высокий с воротами еловыми, а на столбах пасти звериные. Толкнула Фекла створки, да вошла во двор. Посреди двора избушка на курьих ножках: черна, плоха, скверна. Не иначе, как Баба-Яга здесь живет. Вот у кого можно все узнать, да повыведать о судьбе Феодора.

— Избушка, избушка! Повернись ко мне передом, а к лесу задом, — скомандовала Фекла избушке.

Избушка скрипнула, крякнула и повернулась к Фекле покосившейся дверью. Вошла она в избушку — нет никого, только мыши, да пауки разбежались. А грязища-то какая!

Засучила тогда Фекла рукава, да принялась убирать избушку, блеск наводить.

В ту пору Баба-Яга как раз домой возвращалась, а перед ней кот бежал, чернее ночи безлунной. Насторожился кот: хвост трубой, уши торчком, шерсть дыбом. Обеспокоилась Баба-Яга: что такое с котом?

Да тут ворота увидела, распахнутые настежь.

— Чуфырь-чуфырь! Духом человеческим пахнет! — закричала Баба-Яга.

Смотрит она: пыль столбом по двору стоит, окна в избушке настежь отворены. Ничего не понимает Баба-Яга.

— Избушка, расскажи-ка! Яичко, посмотри-ка!

Вынула она из-за пазухи яйцо с пол-аршина — яйцо золотое, необыкновенное. Вдруг открыло оно глаз свой единственный: посмотрело, оценило, и удивленно заморгало.

Тогда Баба-Яга сняла со своего слепого глаза повязку черную, чтобы глаз слепой посмотрел, что творится такое? Но и глаз в толк ничего не возьмет.

Баба-Яга — лапотки с носами кручеными, на голове платок черный, углами повязанный; высотой с каланчу, ужиной со свечу, ручками всплеснула, бровями шевельнула — собралась уж чар нагнать, да решила обождать.

А тут и Фекла сама идет. Девушка статная, молодая, да сметливая.

— Ты кто такая? И откуда? И почему в доме чужом хозяйничаешь? — нахмурила Баба-Яга брови.

Фекла поклонилась ей в ноги. Да отвечала смиренно.

— Величают меня Феклой. Из деревни я Куронос. Моя матушка, да батюшка деньков сорок назад Богу душу отдали. И осталась я, горемычная, на всем белом свете одна одинешенька. Ни сестры нет у меня, ни братца родного, ни тетки, ни дядьки, ни бабушки с дедушкой, ни жениха нареченного. Ничего не оставалось мне делать, как идти по свету белому странствовать. Иду я так, иду, вдруг вижу — избушка в лесу стоит: вся худа, да грязна. Вот и решила в ней прибрать, да свет навести. Авось, заслужу пристанище себе верное.

Посмотрела Баба-Яга на девушку, головой покачала, и похвалила:

— Вижу, сердобольная ты, Феклуша, да опрятная, и к тому же не шибко любопытная. Глядишь, толк какой и выйдет. Так и быть, оставайся у меня жить, да служить, коли на то воля твоя.

Поклонилась тогда Фекла благодарственно и осталась.

Каждый день Баба-Яга уходила в лес. Иной раз и в ступе летала, да разве в ступе по лесу налетаешься? А кота всегда дома оставляла — за Феклой присматривать, и Тимофеевич, конечно, глаз своих зеленых с девицы не спускал.

Фекла скоро смекнула, что дело есть у Бабы-Яги важное, ведь по три раза в день та уходила, но спрашивать боялась. Спросила лишь о женихе своем, Феодоре, не знает ли та, что могло случиться с ним? Да только Баба-Яга заворчала, забурчала и промолчала. Но чуяло сердце девичье, что знает Яга о судьбе Феодора.

И стала Фекла терпеливо ждать. Все присматривалась, прислушивалась, да примечала.

Наконец, придумала она, как узнать секрет Бабы-Яги. Пока не было той дома, полы в избушке до блеска натерла. Как пришла Яга домой, поскользнулась на гладком полу да ногу себе и подвернула.

Да только было у Бабы-Яги снадобье от болезней разных костяных. Попросила она девушку принести ей флакончик, а Фекла взяла, да и вылила потихоньку зелье, а во флакончик налила воду простую. Баба-Яга не заметила ничего, так выпила.

Наутро проснулась, да стала собираться в путь-дорожку, а нога-то ее и не слушается. Что делать? Забеспокоилась Баба-Яга не на шутку и велела:

— Принеси-ка мне, Фекла, блюдечко серебряное, да яблочко наливное.

Заплакала Фекла, да повинилась:

— Съела я, давеча, яблочко наливное. Уж больно оно румяно было.

— Ах, ты, хухры-мухры! — рассердилась Баба-Яга. — Ну, ладно, яичко куриное, что ли, подай:

— Курочки три дня не неслись.

Делать нечего, достала Баба-Яга золотое Яйцо свое заветное, да только вот незадача — не желает Яичко кататься как следует по блюдечку серебряному. Сколько ни каталось, ничего не видно. Не для того ведь Яйцо это предназначено.

Принялась, тогда, Баба-Яга причитать, схватившись за голову:

— Ох, помре! Ох, помре! Ох, помре!

Испугалась Фекла, принялась допытываться у Яги, что случилось такого страшного? Чуяло сердце ее, неспроста все это. Есть тут какая-то тайна. Да виду не подает, спокойно делами своими занимается.

Баба-Яга и так, и этак — не хочет нога двигаться. Смирилась тогда она, да и говорит:

— Видно придется тебе идти, Феклуша. Возьмешь с собою молока парного, да снесешь его в лес еловый, что за трясиною зыбучей. В лесу том домишко, а в нем младенец лежит в колыбели. Младенца накорми, да только пеленок не трогай, не то младенца загубишь.

— Зачем же он там лежит