Я очнулась на берегу небольшой речушки, огибающей сквер за домами района, где жила школьницей. Опять меня сюда принесло. Ноги сами поворачивают к скверу, когда я глубоко задумываюсь о Ленечке. Обычно я обнаруживаю себя у самой кромки воды, тупо смотрящей на речку. Вот и сегодня пришла в себя только тогда, когда почувствовала, что в туфли набирается вода. Черт! Туфли-то дорогущие! Хотя какая теперь разница… Мне сейчас самое место на дне этой речушки без названия. А что? Вот я лежу на дне, холодная и бесчувственная. Надо мной толща черной осенней воды. Над головой плывет рыжий и разлапистый кленовый лист… Красиво… Местные жители на месте моей безвременной кончины потом, возможно, даже поставят изящную часовенку и будут передавать из уст в уста историю нашей с Ленечкой любви. Маргарита любила Леонида. Леонид любил Маргариту. Кто кого больше? Не знаю… Наша с ним история тянулась без малого двадцать пять лет. Потом Маргарита Леонида… Нет! Это он меня предал! Он!

Он постоянно меня предавал. Кто бы знал, как его женщины меня достали! Они, дурехи, все до одной, надеялись выйти за него замуж. Они не знали, что Ленечка всегда возвращался ко мне. Всегда находил в себе силы вынырнуть из водоворота самой сумасшедшей любви, чтобы снова вплыть в мои распростертые объятия. Я, конечно, тоже без дела не сидела. Сама увлекалась другими, не без этого… Но мы были приговорены друг к другу. Он об этом знал. И я знала. Я всегда помогала ему как можно быстрей и бескровней закончить очередной бессмысленный роман. Он в мои романы не вмешивался. Спокойно ждал, пока они закончатся. И они обязательно заканчивались, потому что… Маргарита любила Леонида, а Леонид любил Маргариту. Любил…

Последний раз он бросил меня… Нет, сначала есть смысл рассказать о предпоследнем его увлечении, после которого я решила, что уж теперь-то мы будем вместе всегда. Помню, как он тогда (в очередной раз) явился ко мне встрепанным, помятым и обезумевшим. И не от любви к той, с которой только что расстался, а от вечной и неутолимой любви ко мне. Ленечка опустился передо мной на колени, обнял за ноги и прижался к ним разгоряченным лицом.

– Видимо, я все-таки не могу без тебя жить, – в тысячный раз сказал он. – Я каждый раз думаю, что вот теперь-то уж все… свободен… что люблю наконец другую… И ничего не получается. Ты прости меня, Рита… Все эти уходы, приходы… Фарс какой-то… Или трагедия…

– Это любовь, Ленечка, – ответила я.

– Это тяжкое испытание, а не любовь.

– Уж такая судьба нам с тобой выпала.

– Да… Мне выпала такая дикая любовь… Я люблю тебя, Рита… А ты? Столько лет прошло, а я так и не уверен в тебе.

– Имей совесть, Ленечка, – притворно рассердилась я. – Ну-ка вспомни, который раз ты валяешься у меня в ногах, и я каждый раз принимаю тебя после… очередной твоей бабы…

– Ты святая, Рита…

– Дурак ты, Ленечка. Просто я люблю тебя…

– Теперь мы всегда будем вместе! Клянусь!

– Я на твоем месте не клялась бы понапрасну.

– А я не понапрасну! Мы поженимся, Ритуля… то есть… нет… – запнулся он.

– Значит, все-таки не поженимся, – расхохоталась я.

– Нет… Я другое хотел сказать… – Ленечка встал с колен, обнял меня за плечи и будто насквозь пронзил взглядом своих светло-серых глаз. – Мы обвенчаемся, Ритуля. Я теперь это очень хорошо понимаю: нам надо обвенчаться! И тогда исчезнут все эти пошлые чужие бабищи… и твои… мужики…

– Неужели ты всерьез думаешь, что церковный брак может защитить от измен с мужиками и бабищами?

– Говорят, может.

– Не стоит, Леня, верить всему, что говорят.

– Но… Риточка… главное, это поверить в себя! Мне кажется, что мы не сможем нарушить обет, данный Богу, потому что… – Он опять задумался, и его светлые глаза подернулись влагой.

– И почему же? – спросила я. – Неужели ты и впрямь думаешь, что, пройдя со мной вкруг аналоя, никогда больше не бросишь ни единого взгляда на других женщин?

– Я и вообще их не бросал бы, если бы… Впрочем, ты и сама все знаешь… Так что же, Рита? Ты выйдешь за меня замуж?

Я, чуть отстранившись, еще раз вгляделась в лицо Ленечки. Оно было таким же родным, как и мое собственное. Я знаю, что под нависшей надо лбом темной челкой скрывается маленький белый шрамик, а за правым ухом прячется темная бархатная родинка. Я знаю не только Ленечкино лицо. Я знаю всего Ленечку наизусть. Я могу выступать с пародиями на него: говорить с его интонациями, шагать, как он, широко и чуть покачиваясь, словно матрос на палубе корабля. Я помню все его характерные жесты, гримасы раздражения, удивления или радости. Кажется, что только по запаху могла бы узнать его с закрытыми глазами из тысячи мужчин. У меня такое впечатление, будто я уже была за ним замужем и неоднократно. Стоит ли выходить еще раз?

– А ты уверен, Ленечка, что нам это нужно? – с большим сомнением в голосе спросила я. – Я убеждена, что ничто: ни печать в паспорте, ни брачный венец не удержат людей друг подле друга, если они сами этого не хотят.

– А разве мы этого не хотим? – едва слышно спросил Ленечка и приник губами к моей шее.

О! Он тоже знал меня всю! Знал мои слабые места, все мои эрогенные зоны… Ничто так расслабляюще не действовало на меня, как его долгие и влажные поцелуи в шею. Когда он целовал меня в ямочку между ключицами, я могла согласиться стать не только его женой, но даже главой самой жуткой террористической организации. Я и в тот раз согласилась на все, что он предлагал. И Ленечка взял с меня слово, что завтра же мы с ним сходим в одну чудную церквушку с пронзительно-синими куполами и договоримся о венчании. А потом Ленечка быстро перешел к делу, вернее, к моему телу, ловко освобождая меня от узких джинсов и вылезшей из них блузки и, главное, моднючего бюстгальтера, который, как я тогда поняла, мне безнадежно жал.

На следующий день мы не пошли в церковь, потому что он оказался воскресным и можно было еще сутки не вылезать из постели. Грех их терять, когда мы с Ленечкой так давно не виделись. Мы оба старались доказать, что предназначены друг для друга. Мы были знакомы уже столько лет, что могли отбросить в сторону все условности и ограничения, ложный стыд и ханжескую застенчивость. Мы точно знали, что любил каждый из нас, от чего испытывал наибольшее наслаждение, и старались друг для друга вовсю.

– Неужели ты когда-нибудь еще раз сможешь уйти к другой? – спрашивала Ленечку я.

– А ты? Неужели тебя после всего опять сможет потянуть к посторонним мужикам? – отзывался он.

В унисон мы шептали: «Нет! Никогда! Ни за что!» – и снова обнимались так неистово, будто собирались навечно врасти друг в друга руками, ногами и всяческими другими выступами и отростками тел.

На следующий день в церковь с пронзительно-синими куполами мы опять не пошли, поскольку понедельник, как известно, день тяжелый. Во вторник Ленечке пришлось срочно уехать на несколько дней в Витебск на похороны какой-то родственницы, а потом нас обоих закрутило в жизненном водовороте с такой силой, что мы уже не заговаривали не только о пронзительных куполах, но даже и об обшарпанных интерьерах районного загса. Да и к чему, в самом деле, условности в виде штампов в паспортах, если мы и без этих штампов с трудом отрываемся по утрам друг от друга, чтобы идти на работу? Мы опять вместе! И теперь уже навсегда! Нам обоим не нужен никто другой! Конечно! Леонид по-настоящему любит только Маргариту! Маргарита любит одного лишь Леонида!