Павел Товбин

Косточка

Третий год подряд я проводил летние каникулы у бабушки и старательно лечился солнцем и морской водой от всех возможных болезней. К бабушке надо было долго лететь, и в этот раз я летел один: мама была занята на работе. Папа же привез меня в аэропорт, договорился обо мне со стюардессой и сразу уехал в университет принимать экзамены.

Утро было холодное. Я сидел на чемоданах других пассажиров в самом конце салона и смотрел сквозь окно на крыло самолета, мокрое и какое-то грустное. По стеклу снаружи ползли два ручейка от дождя. Я подумал, что в такой хмурый день самолет не захочет лететь. Но потом появились два пилота, постарше и помоложе, и вернулась та стюардесса, что посадила меня на чемоданы, потому что все места в самолете были заняты, и я понял, что, наверно, теперь мы полетим. Один пилот — тот, что молодой, с тонкими губами в щелочку, — откусил от конфеты, моей любимой конфеты с орехами, а остаток аккуратно положил в зеленую обертку. Потом он посмотрел на меня, скривил рот и ушел в кабину для пилотов: видно, я чем-то ему не понравился. А другой пилот, с седыми усами, снял фуражку, и я увидел, что голова у него совсем лысая. Он остановился возле меня и очень серьезно спросил, помогу ли я ему вести самолет. Я честно ответил, что не умею, но постараюсь.

Пока пассажиры рассаживались в креслах, за окнами продолжался дождь, и я заснул, потому что встал очень рано. А когда проснулся, мы уже летели над длинным облаком, и один из чемоданов больно бил меня по ноге. Потом опять стали видны дома, деревья и редкие машины на дорогах. Но тут крыло самолета вдруг зашевелилось, часть его согнулась, и мотор заработал громче. Я решил, что самолет сам не знает, чего хочет, но он еще подумал, встрепенулся и начал спускаться.

Все вышли и расположились на теплой траве вокруг самолета. Одной толстой женщине в красном платье стало плохо, и ее куда-то увели. Может, если бы она надела платье другого цвета, ей было бы легче лететь?

Мама дала мне еду в дорогу, но есть я не стал, я ходил и разглядывал наш самолет. Солнце висело прямо над нами и отражалось в блестящих крыльях. Колеса самолета были большие и грязные от травы, и к одному из них прилип желтый цветок.

Немного в стороне от других пассажиров сидел мужчина в белой шляпе и быстро ел крутые яйца, которые подавала ему женщина. Каждое яйцо она вынимала из банки и держала двумя пальцами, как карамельку. Она смотрела на мужчину в шляпе и так радовалась, словно он ей рассказывал что-то веселое. А он не мог ничего ей сказать, потому что у него рот был все время полным.

Я смотрел на эту пару и вдруг понял, что до мамы с папой мне далеко, да и до бабушки я еще не долетел. Я вспомнил, как иногда в конце недели мы с папой ходили в парикмахерскую на углу нашей улицы, где парикмахер называл его «господин профессор». Потом мы покупали молоко и медленно шли домой, давая маме время приготовить завтрак. Папа пил молоко очень аккуратно, а я быстро обрастал молочными усами.

Мне стало очень грустно. Но тут ко мне подошла стюардесса в красивой голубой форме:

— Ну-ка покажись… Во время посадки я толком не разглядела, что за сын у твоего отца…

Она мне не очень понравилась. У нее нос был какой-то треугольный, и она все время улыбалась, будто долго искала меня — и вот, наконец, нашла.

Я ей рассказал, что совсем не боюсь лететь один. И что бабушка меня уже ждет, и в доме, наверно, пахнет тортом с взбитыми сливками и клубничным вареньем. Я еще подумал, что бабушке лучше отменить сегодня учеников. Ведь когда такие запахи, они будут нажимать не те клавиши, бабушка будет сердиться на своих учеников, хотя они и не виноваты, что торт такой вкусный. Но этого я стюардессе не сказал. А потом мы с бабушкой пройдем по саду, и она мне покажет новые цветы, которые посадила рядом с длинными рядами роз. И еще мы вместе посмотрим на мое дерево. Когда я уезжал, оно было как травинка, потому что, если посадить яблочные косточки, большое дерево сразу не поднимается из земли: нужно терпение. Но мне очень хотелось посмотреть, как оно подросло с прошлого лета.

Позже в этот длинный первый день, когда уйдет жара и начнет темнеть, я буду поливать сад из шланга высокой струей, чтобы напоить все цветы и старую вишню в дальнем углу, с которой через пять лет я упаду и сломаю руку, и даже большой жасмин у самой веранды. Вечером это жасмин так сильно и сладко пахнет, что я его побаивался.

Пока я рассказывал, самолет собрался взлетать, и мы вернулись на свои места. Мы летели недолго и уже стали спускаться, а я все ждал, дадут ли мне поводить самолет, но так и не дождался. Наверно, пилот без меня справился. Когда я вышел из кабины, стюардесса взяла меня за руку, но я увидел неподалеку бабушку и побежал к ней. Рядом приземлился другой самолет. От его винтов подул ветер, растрепал бабушке волосы — и получилась красивая белая корона. Мы сразу крепко обнялись, поцеловались, и тут для меня и началось лето.

На следующее утро после приезда я проснулся очень рано, съел кусок торта и стал думать, чем себя занять, пока бабушка еще спит. Я вспомнил, что раньше всегда спал на левом боку, пока мама не объяснила, что слева у людей сердце, оно все время работает и ему нельзя мешать. Поэтому лучше спать на другом боку, чтобы на сердце не наваливаться. Я решил послушать, не мешает ли сердцу что-нибудь, и вышел на веранду. Оказалось, что бабушка давно проснулась и читала книгу с изображением мельницы на обложке, просто не хотела меня будить. Огромный старый жасмин шевелил длинными ветками и, кажется, вздыхал. С моря задувал теплый ветер.

Я посидел немного, а потом согнул шею, чтобы дотянуться ухом до груди, но сразу шумно засопел и ничего не услышал. Это у меня в носу и в горле что-то застряло еще с позапрошлой зимы, когда я болел. Да и в