Вот вам подсказка.

Когда вы даете миру последний и единственный шанс спасти вашу жизнь, для начала определитесь, каким образом он должен вас спасать. Это само по себе неплохо — иметь возможность выбрать один из вариантов, «А», «В» или «С», а некоторые «но» позволяют понять, чего именно вы не хотите. Последнее особенно важно, если вы вампир и на самом деле не слишком нуждаетесь в том, чтобы спасать свою жизнь. Разве что…

Я дошел до этого сам, но не для того, чтобы следовать собственному совету. Кстати сказать, эту ночь — возможно, мою последнюю ночь — я начал с неким неопределенным намерением: предоставить миру право сделать один-единственный последний выстрел, который позволит мне удержаться в седле. И таким образом получил ответ, который получите и вы, если позволите миру спасать вас теми средствами, которыми он — то есть мир, — располагает.

Итак.

Представьте себе меня с кухонным ножом, воткнутым мне в брюхо по самую рукоятку, в то время как мерзкая малявка, которая это сотворила, смотрит на меня — дрожа, надеясь, что я сдохну, и ожидая, когда это произойдет. Мы оба находимся посреди очень большого, густого, соснового… не знаю, как это обозвать. Она дышит, и вы можете это видеть; я дышу, но этого вы не увидите. Никто из нас в настоящий момент не произносит ни слова. Сосны вздыхают. Скрипят. Мой автомобиль стоит с приоткрытой дверцей, издали доносятся какие-то резкие звуки, дворники двигаются по стеклу взад-вперед, как маятники, и тикают, как маятники; они то отгоняют дождь, то снова уступают ему поле битвы.

Это останется, даже если изменится все остальное. По-прежнему идет дождь. Или снег. Торнадо по-прежнему сносят здания, и комья соломы все так же пролетают сквозь деревянный каркас кровли. Солнце? Солнце тоже не изменилось, насколько мне известно. Оно все так же заходит, так же или немного иначе… хотя для большинства из нас восход — это нечто-то из области слухов.

Нож выглядит довольно забавно. Забавно то, как он торчит из меня, подергиваясь в такт моему дыханию. Разумеется, малявку, которая пырнула меня этим ножом, я в такие подробности не посвящаю. В конце концов, она просто ребенок. Настоящий ребенок, а не существо, внешне похожее на ребенка. Лет пяти, от силы шести. И она просто стоит в совершеннейшем замешательстве, сжимая свои бело-розовые кулачки. Даже не подглядывает. Уже не подглядывает.

Полагаю, для нее это немного странно. Может быть, даже страшно. Представьте себе, что вы торчите посреди соснового непонятно-чего, вы залиты свежей кровью собственной мамы и ждете, когда умрет незнакомец. Незнакомец, который к тому же вампир. Но этот незнакомец не испуган, не истекает кровью — это оправдало бы то, что она сделала. Не скажу, что для спасения от неизбежного достаточно быть симпатичным и забрызганным кровью. Но это позволяет ей купить у меня еще несколько минут, в течение которых я предоставляю ей покрываться потом, а сам стою и не умираю.

— Вообще-то, так нехорошо, — говорю я.

Вот и все, что требуется. Просто сказать — это все, что требуется, чтобы заставить мою маленькую выдыхательницу тумана вздрогнуть.

А что же я? Так и предполагалось, что она должна вздрогнуть. Вздрогнуть от звука голоса, который никого не пугал бог знает сколько времени. Если это все, что предлагает мне мир — что ж, я это принимаю. По крайней мере, еще на одну ночь.

Возможно, мне следует дать задний ход.

В последнее время я постоянно испытываю тоску. Я чувствую это остро. Во всех смыслах этого слова.

Убийственно.

Я назвал бы это кризисом середины жизни. Но можно ли говорить о кризисе середины жизни, если у вашей жизни нет середины? Почти каждый вампир проходит через нечто подобное — примерно в то время, когда ему, по идее, пора было бы умереть своей смертью. Я бы сказал, что по ощущениям это что-то вроде гриппа, но вампиры гриппом не болеют. Мы вообще не болеем. Точка. То, что мы получаем взамен — это хандра. Вы начинаете хандрить, потом вы начинаете капризничать, потом вас перестает устраивать даже ваш внешний вид, хотя вы не слишком изменились е тех пор, как были обращены. Ваши друзья, которых вы сами же сделали бессмертными, чтобы не оставаться без компании, тоже наскучили. Они лезут вам в душу, точно долгоносики, они ужасающе предсказуемы. Вы заранее знаете, что каждый из них что-то скажет или сделает. И начинаете думать, что «вечность» — это на самом деле очень долго.

Но есть вещи, которых не хватает куда больше. Множество вещей, которые больше не являются частью вашей жизни. Например, солнечный свет. Конечно. Шоколад. И сигареты. Персики — даже консервированные, забальзамированные в сиропе. Возможность сбежать со своей треклятой работы под предлогом протечки в ванной. По большому счету, можно назвать любую из составляющих нашей дурацкой жизни. То, как ваша кожа и кости реагируют на перемену погоды. Сладостное ощущение, возникающее, когда вы, спасаясь от холода, вбегаете в ресторан, его затуманенные окна, за которыми вы попадаете в объятья разнообразных запахов всего-что-только-пожелаете. Вид пара, который поднимается над вашим именем, написанным желтым по снегу. Голубой свет полной луны. Возвращение домой за полночь, когда начинает действовать водка с тоником и напитки с неприличными названиями, которые выпиваются залпом.

И кофе. Кофе. Кофе…

Я обнаружил: когда чувствуешь себя подобным образом, обычно помогают женские титьки.

Дерзкие, притягивающие взгляд, голые, живые, подпрыгивающие примерно в том же ритме, который задает ди-джей. Это привычка, которой я обзавелся довольно давно, задолго до того, как отношение смертных к вампирам резко изменилось, когда ваш покорный слуга и некоторые из моих доброжелательных приятелей решили этому поспособствовать. Мы были миссионерами вампиризма, а стриптизерши — нашими апостолами. Мы обратили их в свою веру, они обратили в нашу веру своих клиентов… а их клиенты обращали своих жен и любовниц. В общем, старый добрый принцип «шести рукопожатий».[1]Каждый из нас был клыкастым Джонни Эпплсидом.[2]