Бери и помни

ПРЕДИСЛОВИЕ

У него есть повесть «Прости меня завтра», напечатанная уже после гибели и явившая нам еще одну трагедию горячего послевоенья (может быть, слово не совсем точное, но на мой взгляд, выражает, вернее имеет окрашенность неуюта, душевной растерянности), когда победители, постигшие кровавую науку атак и смертельных перебежек по чистому полю, не могли найти для себя места в миру, — метания эти часто дорого обходились и им, и их родным и близким, разрушались жизни, судьбы, и кровоточили сердца на развалинах домашнего, личного согласия и покоя.

Антон, герой «Прости меня завтра», так долго не может усмирить в себе пыл и жар победителя, что губит двух прекрасных женщин (жесткий драматизм, свойственный Чугунову, в этой повести особенно крут и безжалостен) — лишь мукой, лишь резкой переменой жизни, лишь деятельным раскаянием сможет Антон обрести свое достоинство и свою честь, — видимо, эта суровая мелодия книги подсказала и заголовок «Прости меня завтра», на мой вкус, несколько манерный, но тем не менее точно передающий смысл произошедшего в повести.

Можно было бы сказать, обращаясь к Чугунову, к его памяти: «Прости нас вчера», — ибо при жизни почти никто не знал его произведений, даже мы, профессиональные литераторы и критики, а знать следовало бы, ибо все они уже были написаны, как будто Чугунов знал, что времени отпущено крайне мало и он погибнет в автомобильной катастрофе тридцати пяти лет от роду. Следовало бы знать его повести при его жизни, ибо они талантливы и нужны нам на много лет вперед. В них бьется живое, пылкое сердце. Следовало бы знать хотя бы для того, чтобы сказать Чугунову: «Вы умеете писать рассказы, как мало кто сейчас умеет — без лишних слов и на высоком духовном напряжении».

Недавно, желая кое-что уточнить в биографии писателя, связался с его вдовой, Надеждой Алексеевной Чугуновой, живущей по-прежнему в Междуреченске Кемеровской области (какой чудесный рассказ есть у Чугунова — «Междуречснская новелла»!). Вдова сообщила, помимо прочих данных, что от Виктора остался роман, который он не успел отделать и отшлифовать. Я попросил прислать этот роман. Он называется «Бери и помни», и объем его около десяти печатных листов.

Шахтерский поселок Отвод, шестидесятые годы, неторопливый, рабочепосельский быт, вернее житье-бытье со свадьбами, семейными скандалами, добрососедством, с почти исчезнувшей теперь трудолюбивостью — короче, жизнь с шумом, гамом, так сказать, святая и грешная. В центре повествования — шахтерская семья Зыковых. Глава семьи — Федор Кузьмич, жена его —Дарья Ивановна, сыновья — Андрей, Илья и Владимир, дочь — Светлана, была в молодости у Федора Кузьмича приемная дочь Ирина, потом жизнь их развела, но к моменту повествования Ирина вернулась в родной Отвод, чтобы увязнуть в драматическом чувстве к Владимиру Зыкову, названому брату, но эта названость не победила любви. В романе подробно описано, как в шахтерском поселке ходят на выборы, как текут рабочие смены под землей, как соседствуют Зыковы с Расстатуревыми, чья дочь Нюська стала невесткой Федора Кузьмича, подробно описаны ворчливость и крутой педагогический дар главы семьи, как Дарья Ивановна печет блины, как звонкоголосая Наденька Фефелова влюбляется во Владимира, надеясь пересилить чувство Ирины, — роман полон  п о э з и и, незатейливости, будничности, что крайне трудно описать, ибо будничность приоткрывает свои прекрасные черты только истинному таланту, а беллетрист поразгонистее предпочитает аварии, смерти, необычайные события, чтобы заслонить тихую вечную грусть повседневности чрезвычайностью и чрезмерностью изображения.

Кажется, Теккерей говорил, что ему неинтересно, как люди работают, а интересно, как они живут, то есть жизнь включает работу, может быть, преимущественно работу, но не только ее, — вот в этом, назовем его теккереевским, смысле роман Чугунова замечателен. Кроме того, он создает портрет провинциальных шестидесятых годов, с их какою-то наивной созидательно-патриархальной мелодией, так, во всяком случае, воспринимаю их я и нашел то же ощущение в романе Чугунова.

Его герои — неуживчивые, одержимые люди, всегда живут крайним напряжением души: самозабвенно работают, самозабвенно любят, ненавидят, самозабвенно служат Родине.

Виктор Чугунов лежит в земле Междуреченска. Он сделал все, что успел. А успел он, как выясняется при чтении его книг, главное: создал свою интонацию, спел песню своим голосом.

Вячеслав ШУГАЕВ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Угольный торг совершался на пустыре.

— Что просишь, хозяин?

— Что дашь…

— Углишко-то не дюже ладный…

— Глаза разуй, чалдон.

Зыков-старший выгодно продал две угольные кучи и тут же, на торге, распил четверть водки, заедая репчатым луком и хлебом. Огромный, седой, шея в одно с конячьей головищей, он в радости трепал напарника Кульбякина, некрепкого, но красивого мужика, и допытывался, почему у того «закисшая морда». Кульбякин косил охмелелыми глазами и сжимал кулаки.

— Марьяша, дочь, спакостила, Евтеич… Хватились — девка на сносях… От кого — не сказывает, то ли сама не знает.

Тем же днем Зыков привел к напарнику сына Федьку и, как был во хмелю и задоре, сосватал за него разбухшую Марьяшу.

— Чей бычок ни прыгай, а теленочек все наш. — Зыков бил кулаком по столу, и Федор, нерослый, короткошеий, сидел в страхе.

Потом старик выпил уйму домашней настойки и ночью, заспорив с Кульбякиным, выдернул из земли воротные стояки, а к утру, исхаркавшись кровью, помер.

Неделю спустя к Зыковым пришла Марьяша. Федор вышел к ней за калитку и во все глаза смотрел на невесту, на ее матовые щеки, прикрытые от мороза шалью.

— Что, Федя? Как теперь? — спросила Марьяша.

Он разминал в ладони снег. У него от стыда горела уши.

— Зачем пришла?

— Сватали же. — Она опустилась на колени и ткнулась в его ноги лицом. — Прости, Федя… Возьми меня, пожалей… Что хошь делать буду…

Сыграли свадьбу. Молодых поселили в новом доме на Отводах. Ранним благовещеньем Марьяша разродилась чернявой дочкой Ириной.

— Вот и все, Федя… и грех мой весь, — сказала.

После родов Марьяша вовсе похорошела, стала гулять, восполняя недогуленное в девках, а под Новый год и совсем сбежала, оставив Федору хозяйство и грудную девчонку.

К Федору пришла мать:

— Куда суразиху девать думаешь?

Федор сидел у зыбки. Серые волосы комком падали на лоб. В доме пахло волглыми пеленками. Было сумрачно и печально.

— Куда девать? — он вздохнул и выпрямился. — На помойку не бросишь…

Прошло время, и Федор женился заново. Дарья, крупная в бедре и груди бабеха, спешно перевезла к Федору шмотье, сына Андрюху и взялась за хозяйство. Она не обижала Ирину, но не особенно и ластила.