Серия «Всё о Санкт-Петербурге» выпускается с 2003 года

Автор идеи Дмитрий Шипетин

Руководитель проекта Эдуард Сироткин

Оформление художника Е.Ю. Шурлаповой

Наверно всем петербуржцам, и не только им одним, с детства знакомы строки, которыми начитается «Медный всадник» — самая петербургская поэма Пушкина. В них царь-демиург силой своей мысли создает город из небытия, из темной болотной воды и бледных лучей низкого северного солнца. Вы помните эти строки?

Метафора «Петербург — окно в Европу» также знакома нам с детских лет, она кажется совершенно естественной, и легко вообразить себе, что она возникла в голове царя-основателя. Однако это не так.

Заглянув в авторские примечания к поэме, мы обнаружим, что выражение «окно в Европу» принадлежит вовсе не Петру и не кому-то из его биографов, составлявших пространные списки его высказываний по самым разным поводам, а… итальянцу Франческо Альгаротти, эксперту по живописи и другим произведениям искусства, служившему небезызвестному королю Пруссии Фридриху Великому. Альгаротти побывал в Петербурге в 1732 г., то есть уже после смерти Петра, а позже издал книгу на французском языке «Письма о России», в которой были и те самые слова: «Pctersbourg est la fenetre par laquelle la Russie regarde en Europe», что в переводе: «Петербург — это окно, через которое Россия смотрит в Европу», на которые и ссылается Пушкин.

Конечно, сразу же в глаза бросается важное различие. У Альгаротти Россия только пассивно смотрит на Европу и даже непонятно — с любопытством или страхом, с надеждой или равнодушно. У Пушкина Петр — активное действующее лицо, он творит историю, его речь изобилует глаголами: «в Европу прорубить окно, ногою твердой стать при море». Совсем не случайно в другом его стихотворении есть такие строки, посвященные Петру I и также наполненные энергией:

Образ, который создает Пушкин, — не плакатный и не «конфетный». Его Петр может быть жестоким, но поэт верит в справедливость царя:

Князь Яков Федорович Долгорукий — один из сподвижников Петра, прославившийся своей честностью и склонностью к нелицеприятным суждениям. Он действительно не пал жертвой царского гнева, хотя не раз противоречил царю, умер в почете и уважении. И в своих «Стансах» А.С. Пушкин таким образом напоминал Николаю I, что милосердие — одна из добродетелей монарха и самодержца.

Разумеется, не А.С. Пушкин придумал такой образ Петра I. Именно таким, неутомимо деятельным, энергичным, твердо знающим, чего он хочет, изображали Петра его современники и первые биографы. Например, «царев токарь» Андрей Нартов, автор одной книги «Достопамятные повествования и речи Петра Великого», приводит такую историю, раскрывающую характер его героя: «По дошедшим слухам к государю, что чужестранцы почитают его немилосердным, говорил его величество следующую речь, достойную блюсти в вечной памяти: „Я ведаю, почитают меня строгим государем и тираном. Богу известны сердце и совесть моя, колико соболезнования имею я от подданных и сколько блага желаю отечеству. Невежество, коварство, упрямство ополчались на меня всегда, с того самого времени, когда полезность в государство вводить и суровые нравы преобразовать намерение принял. Сии-то суть тираны, а не я. Честных, трудолюбивых, повинующихся, разумных сынов отечества возвышаю и награждаю я, а непокорных и зловредных исправляю по необходимости. Пускай злец клевещет, но совесть моя чиста. Бог судия мой! Неправое разглагольствие в свете аки вихрь преходный“. Читающий сие приметить может, с какою порывистою обнаженностью и соболезнованием говорил о себе сей великий государь. Имевшим счастие быть близ лица монарха сего известна великая душа его, человеколюбие и милосердие. Много было ему домашних горестей и досад, на гнев преклоняющих, и хотя в первом жару был вспыльчив, однако скороотходчив и непамятозлобен. Ах, если б знали многие то, что известно нам, дивились бы снисхождению его. Все судят только по наружности. Если бы когда-нибудь случилось философу разбирать архиву тайных дел его, вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха».

У Петра были все основания опасаться московского боярства: еще в раннем детстве он и его мать едва пережили стрелецкий бунт, который поставил во главе страны его старшую сводную сестру Софью. Некоторые из историков считают, что переезд столицы из Москвы в Петербург — это не только движение к морю, движение в Европу и движение в будущее — это еще и… побег. Петр бежал от бояр-заговорщиков, избегая новых покушений на свою жизнь.

Из отрывка, приведенного выше, и из многих других историй, сохраненных для нас первыми биографами Петра, мы можем заключить, каким представлялся монарх наиболее образованным его подданным, разделявшим его взгляды и идеалы. И Петербург для них не просто город, не просто город-порт в «сухопутной» стране, много лет лишенной выхода к морю, и даже не просто новая столица с невиданной архитектурой и новым образом жизни — он «вымечтанный» идеал Петра, идеал, воплощенный сначала в земле и дереве, а потом и в камне. Они понимали, почему Петр называл свое детище: город, построенный фактически на болоте с весьма тяжелым климатом и плохо приспособленный для жизни, — «парадизом», то есть земным раем. Так, в 1710 г. он писал Меншикову: «…и вас бы нам здесь видеть, дабы и вы красоту сего Парадиза (в котором добрым участником трудов был и есть) в заплату трудов своих, с нами купно причастником был, чего от сердца желаю. Ибо сие место истинно, как изрядный младенец, что день, преимуществует». Возможно, здесь игра слов и символов, которую так любили в начале XVIII в. и которой Петр был не чужд как просвещенный европейский государь: святой Петр хранит ключи от Рая, а город, названный его именем, является ключом от моря и от нового европейского будущего России. Конечно, такой город заслужил название «Парадиза», несмотря на нездоровый климат!