* * *

Мэй, как в любое другое утро, просыпается от звука проходящего мимо поезда.

Еще не открыв глаза, она всем телом чувствует его низкий грохот, вибрацией отдающийся в кончиках пальцев на ногах, но только свисток окончательно прогоняет пелену сна. Девушка переворачивается, чтобы выглянуть за занавески. Прямо за забором их заднего двора проносится длинная вереница серебристых вагонов.

Через две недели Мэй будет стоять на перроне Пенн-Стейшн[1] и ждать точно такой же поезд. И как только она поднимется в вагон, тут же перестанет быть неподвижной точкой на карте, которой была всю свою жизнь.

По другую сторону океана парень по имени Хьюго держит в руке билеты, по которым они проедут через всю страну. Он размышляет над той математической задачкой, в которой два поезда отходят от двух разных станций и двигаются с разной скоростью.

Всегда нужно было определять, где они встретятся.

Но никто никогда не говорил, что случится потом, когда это произойдет.

Парень и девушка сидят в тишине, разделенные почти пятью тысячами километров. Хьюго не отводит глаз от слова, напечатанного в нижней части каждого из билетов: «Калифорния». Мэй же наблюдает за поездом, который исчезает вдали. Если бы вы увидели их, то решили, что они чего-то ждут. Но на самом деле – и уже давно – они готовы.

Чтобы справиться с волнением, уходит несколько минут. Все это время Хьюго сидит, опустив голову и сцепив пальцы на затылке, и пытается переварить новость, что Маргарет Кэмпбелл – девушка, с которой он встречался почти три года, – его бросает.

– Я всегда буду любить тебя, – говорит она. – В какой-то мере.

Услышав это, Хьюго морщится. Но Маргарет уже не остановить.

– Дело в том, что… – говорит девушка, и он поднимает голову, желая узнать, в чем все-таки дело и почему происходит то, что происходит. Во взгляде Маргарет мелькает нечто, похожее на жалость. – Нельзя ведь встречаться с человеком просто по инерции?

Очевиднее некуда, что правильный ответ на этот вопрос: «Да, нельзя». Но Хьюго не может заставить себя произнести это. Он молча смотрит на Маргарет, желая, чтобы клубок мыслей в голове распутался.

– Наверное, ты чувствуешь то же самое, – продолжает она. – Между нами давно уже что-то не так. Мы явно не подходим друг другу…

– Считаешь? – спрашивает Хьюго, и Маргарет бросает на него усталый взгляд. Нет, он не пытается поддеть ее, просто ему такое даже в голову не приходило. Его лицо начинает гореть, когда до него доходит, что он облажался.

– Хьюго, да ладно тебе! Сейчас мы живем через дорогу друг от друга, и у нас уже такие проблемы. Мы, наверное, чокнутые, раз решили, что сможем продолжать отношения, когда я буду в Калифорнии, а ты…

Маргарет вдруг замолкает и, моргнув, встречается с его взглядом.

– Здесь, – в конце концов произносит Хьюго бесцветным голосом.

Маргарет вздыхает.

– Вот видишь! Может, уже перестанешь вести себя так, словно грант на обучение в классном универе – это худшее, что с кем-либо когда-либо случалось…

– Я так себя не веду.

– Нет, ведешь!

– Я…

– Хьюго, – перебивает его Маргарет, – ты все лето был в ужасном состоянии. И не я одна это заметила. Понимаю, это не то, чего бы ты хотел, но рано или поздно тебе придется… ну, принять это, что ли.

Хьюго почесывает колено, не в силах заставить себя посмотреть на Маргарет. Она права, и они оба это знают, и ему хочется заползти под кровать, только бы не продолжать этот разговор.

– Слушай, я все понимаю, – продолжает Маргарет, играя с кончиком светлых волос, убранных в конский хвост. – Если бы все было по-другому, ты вряд ли бы остановил свой выбор на этом университете.

Это не совсем правда. Хьюго был бы не против попытать счастье и подать документы в Оксфорд, Кембридж или Сент-Эндрюс, если бы дело было только в хороших оценках. Университет Суррея тоже считается очень престижным. И у него изначально не было выбора – вот в чем проблема. Его будущее было уже определено, и именно поэтому он чувствовал себя словно зверь в вольере зоопарка, который расхаживает туда-сюда, мечтая о свободе.

– Но если бы все было по-другому, – продолжает Маргарет, – у тебя вообще не было бы этого гранта.

Она произносит слова таким тоном, словно все это пустяк, случайность, а не то, что мучает Хьюго уже на протяжении нескольких лет. Ведь он получил грант на обучение в Университете Суррея не за свои блестящие эссе (хотя они у него и правда получаются блестящими) и не за свои успехи в области математики (пусть он далеко не математический гений), не за музыкальный талант (несмотря на то, что он действительно неплохо играет на фортепиано) и не за подачи на футбольном поле (потому что в футболе он полный отстой). Этот грант достался ему не за какие-то способности, таланты или успехи в учебе.

Нет, Хьюго получил его – как и остальные его пять братьев и сестер – только потому, что родился.

Как только они появились на свет – один за другим, и Хьюго был самым последним, – их прямо-таки засыпали подарками. Местный рынок подарил им годовой запас молочной смеси. Аптека прислала целый грузовик бесплатных подгузников. К ним в гости пожаловал сам мэр, вручив ключи от города в количестве шести штук каждому из шестерняшек, которых ласково прозвали «Шестеркой Суррея», ибо во всей Англии такое случилось всего лишь в пятый раз. А один богатый благотворитель даровал их утомленным и глубоко потрясенным родителям гранты на обучение в местном университете для всех шести новорожденных.

Этот человек – эксцентричный миллионер, сколотивший свое состояние на сети дорогих кофеен, – начал свою карьеру в Университете Суррея и пришел в полный восторг от мысли о том, какую рекламу сможет себе создать, отправив туда шестерняшек. Когда несколько лет назад он скончался, управление грантами перешло в руки университетского совета, который был в не меньшем восторге и уже начал строить планы на их поступление.

Единственный человек, которого все это ничуть не радует, – Хьюго. Он ощущает себя настоящим монстром, испытывая чувство благодарности и ничего более. Просто ему ненавистна даже мысль о том, чтобы принять такой щедрый подарок только потому, что он родился при столь необычных обстоятельствах. Особенно если учесть, что всю его жизнь подарки на него так и сыпались.