Ольга Сысуева

Тайны охранного отделения

Александру Аникину, маме, отцу

1903 год.

Российская Империя праздновала переход в новую эпоху, миллениум того времени.

Для Дмитрия Николаевича Путилина это означало новое назначение, и новое продвижение по службе — он выбрал пусть следователя, и все его друзья должны были радоваться этому.

Не радовалась только Рая, невеста Дмитрия, которая понимала, что эта служба их отношения может погубить. Вокруг Дмитрия наверняка будут дамы!

И какие!

Рая хныкала по поводу назначения любимого в Департамент полиции на службу к Сазонову, сидя в большой пространной гостиной на коричневом диване с покрывалом в клетку — мода того времени. Раздражавший её Владимир Ревенко скакал вокруг ёлки аки пятилетний младенец пел Штрауса — тост Орловского, и этим бесил приглашённого баритона Александра Бельский, который хоть и не понимал к чему он здесь находится, но примерно уловил мотив — поддержать товарища Франка по несчастью — радоваться за назначение Путиловского не приходилось.

Новый следак — это горе всей стране. А из-за тесного знакомства с Евгением Азефом — поклонника оперы — Александр Христофорович примерно представлял, что за настроения сейчас творились в полиции.

Дурака Путилина, по разумению Александра Христофоровича в полиции или надурят, или убьют, а этого сам Александр Христофорович не хотел бы.

…

Борис Викторович Савинков встречал этот новый год в полном одиночестве.

Его супруга Вера Глебовна отправилась к отцу с дочерью Татьяной, бросив мужа одиноко грустить в квартире, на которую неожиданно напали неизвестные, привлечённые светом и пением вверху — пели гости Дмитрия Николаевича Путилина, сам Сазонов, был в числе приглашённых. И кто-то вдруг свалив Савинкова с ног, ударил ему по голове ногайкой. Борис Викторович ошалел, и увидел, что из головы капает кровь.

Несмотря на музыку, Дмитрий Николаевич чутко услышал, что грабят квартиру внизу. Не добившись ничего от Савинкова, бандиты, поняв, что скоро будут замеченными отдыхающими гостями Путилина, скрылись.

Ценностей в квартире Савинкова не было. Нечего было брать.

Александр Христофорович Бельский вместе с Дмитрием Николаевичем и Раей помогли обработать Савинкову рану. Уголовное дело Савинков не хотел заводить — ему было бы жаль потраченного времени. Сазонов одобрительно кивнул головой, возрадовавшись — по-мужски.

— Бандиты и бандиты. Вскроются. — Рассмеялся Сазонов, и несчастного Бориса Викторовича пригласили в качестве компенсации праздновать вместе со всеми. Савинков согласился. Довольно странная ситуация для обычного человека — ничто опасности не предвещало — праздновать вместе со всем департаментом полиции на квартире у Путилина. Веселье продолжилось. Рая, которая была медсестрой, помогла обработать Савинкову рану, и мужчину усадили отдыхать в кресло. Борис Викторович ещё обрадовался, что пьяный департамент не нашёл у него никаких революционных текстов, которые он почитывал на досуге в отсутствии супруги Веры.

— А чем вы занимаетесь, молодой человек? — Спросил Бориса противным голосом Владимир Ревенко. Борису Викторовичу было 24 года, он отучился в Германии и мечтал о карьере юриста. Но чтобы не показаться просителем, Борис Викторович бросил:

— Литературой.

— Значит, литератор. Так-с Вы тогда должны до конца нового года издать интересную брошюру. Иначе Вы не литератор. Но судя по глазам — верю. Глаза литератора. — Сазонов был сегодня добрым. И поднял бокал за писателей. — За литературу!

— За Виктора Гюго! — Ухмыльнулся Борис Викторович, поднимая бокал с шампанским.

— Почему за Виктора Гюго? — Допытывался будучи в ярко-синем мундире Сазонов.

— Да просто так пришло в голову! — Усмехнулся Бэ Вэ. — Чтобы его и дальше читали потомки…

— За Виктора Гюго! — Поддержали все шуточный тост Савинкова, и брызги шампанского полетели в воздух. Бельский заиграл какой-то вальс. Гости стали танцевать. Савинков остался в кресле.

К утру Борис Викторович не понимая до конца, что же с ним произошло, очнулся у себя дома, а на нём лежала книга — Собор Парижской Богоматери Гюго.

Александр Христофорович Бельский возвращался из гостей в слегка приподнятом состоянии. Неожиданно, 65-летний мужчина заметил одиноко идущую девушку по улице. Ольга Петровская возвращалась от гостей, и думала, что ничего не случится. Неожиданно из авто к ней подошёл какой-то мужчина, который ехал в очередные гости — это был Великий князь Сергей Александрович, который беспардонно бросил свою супругу Елизавету Фёдоровну, и отправился за женской фигурой весьма ему приглянувшейся.

Это была 24-летняя Оленька Петровская. В роскошной шубе, высокий сорока шестилетний красавец-мужчина схватил Петровскую за руку и куда-то потащил. Князь был без охраны. И никто бы ничего не заметил, если бы не проницательный Александр Христофорович. Оленька поняла в чем дело, и вскрикнула. Но девушка вскрикнула почти как мышь пропищала, и, если бы Бельский не смотрел в их сторону, случилось бы дурное.

— Интересно, куда это вы оба собираетесь? — Крикнул Александр Христофорович так, чтобы Елизавета Фёдоровна, сидевшая в авто, слышала.

— Не надо так громко кричать. — Сергею Александровичу пришлось отпустить Петровскую, нахально им схваченную, и Оленька невольно потянулась к Бельскому, который, сжалившись, решил проводить девушку до дома.

Петровская вся дрожала, и Бельский, не без приключений, обеспечив девушке защиту, и влюбившись в неё, проводил Оленьку до самого ее дома, и тут же забыл о происшествии. Не забываемыми остались только глаза Петровской, которые он видел почти каждую ночь подряд с тех пор, пока с нею не встретился ещё раз.

Вологда

Наступал июнь 1903 года.

В голове у Бориса Викторовича проносились стихотворные строки, да перо не записывало. Но тем не менее, Савинков решил их записать, когда вырвется на волю. Душа рвалась туда, где были его друзья, дочь и жена. Борису Викторовичу эта ссылка казалась пыткой. Молодой человек сидел в плохо построенной избёнке, где воздух дул из-за всех щелей и приходилось их то есть щели затыкать ватными одеялами, чтобы не дуло, когда была зима.

Две зимы Савинков ещё отбыл нормально. Но летом 1903 года, когда в городке были то вспышки эпидемии, то какой-то мор, то голодно вообще — не выдержал. Небо и ад по сравнению с его жизнью там, в Питере, где он блистал даже в обществе убиенного им Сергея. Ругать Азефа не хотелось.

И мужчина, понимая, что его по сути предали, или вернее сдали, отбывал своё наказание, скрепя сердцем, понимая что шефа может спасти только какое-то громкое дело, направленное на укрепление авторитета Азефа у революционеров. На деле как-то глупо получилось. Сидеть за другое, хотя там было что покопать. Бельский Савинкова за это ругал. Но по сути Бельский понимал, что с такими друзьями, Савинков вечно будет