Ей нет соперниц, нет подруг…

А.С. Пушкин

В один из поздних апрельских вечеров небольшая крытая карета стояла против великолепного дома номер 7 на Миллионной улице. Дом этот принадлежал одному из богатейших и знаменитейших людей Санкт-Петербурга, Юлию Помпеевичу Литте, фавориту прежнего царствования, сохранившему, впрочем, свое высокое положение и при императоре Александре Павловиче.

Дом сиял огнями, двери на высокое крыльцо были распахнуты настежь. Здесь явно кого-то ждали, причем ждали с большим нетерпением, иначе сам хозяин, высокий, статный, сохранивший и в преклонные годы свою легендарную итальянскую красоту, не стоял бы в дверях, то и дело выглядывая из них и крича что-нибудь вроде:

– Еще свечей!

Или:

– Пошлите посмотреть, едут ли!

В результате сих мероприятий дом и подъезд оказались освещены столь ярко, что наступления ночи вовсе не чувствовалось, и вереница слуг, желавших первыми увидеть столь долго ожидаемую особу, протянулась чуть не до Невы.

Некоторые слуги подозрительно косились на уединенно стоявшую карету и делали даже попытки заглянуть в окна, однако они были плотно зашторены, а кучер, дремавший на козлах, не вступал ни в какие разговоры и не отвечал даже на оскорбления.

В конце концов таинственную карету оставили в покое, сочтя пустой, а кучера – глухим и немым.

Но вот раздался вопль:

– Едут! – и вокруг дома все оживилось. Грянул оркестр, доселе таившийся на балконе, из окон посыпались цветы, раздался треск фейерверков, и в небо над домом взвились разноцветные огненные струи, сложившиеся в отчетливую надпись: Julie.

Надпись рассыпалась сотнями звезд, а после нового залпа сложилась опять – как раз в ту минуту, когда к дому подъехала белая карета, запряженная белыми же лошадьми.

Несколько слуг протянули к подножке алую шелковую дорожку, которая была усыпана лепестками белых роз. Литта сам подошел к дверце и сам распахнул ее, приняв на руки черноволосую девушку в белом платье и белом плаще.

Девушка обвила его шею руками и принялась лобызать столь пылко, что едва не была уронена наземь. Впрочем, она тут же соскочила с рук Литты и вскричала:

– Дедушка! Я счастлива видеть вас! А где же бабушка?

– Идем, сердце мое, идем! Мы заждались тебя! – чуть не плача от умиления, проговорил Литта и повел девушку к дому.

На террасе гостья обернулась, вновь и вновь оглядывая роскошь и красоту устроенной для нее встречи, и лицо ее сделалось отчетливо видно тому, кто все это время таился в глубине загадочной кареты, а теперь раздвинул шторки и припал к окну.

Почти тотчас раздался условный стук в переднюю стенку кареты, который дал кучеру знать, что ожидание закончилось, пора уезжать.

Карета тронулась, сворачивая с парадных улиц и направляясь к Островам. Спустя некоторое время она остановилась около Елагина дворца.

Женщина в длинном черном плаще с капюшоном выпорхнула из кареты и, почти неразличимая в сумерках, вошла во дворец, причем стража почтительно вытянулась при ее появлении.

Поднявшись на второй этаж, женщина без стука отворила дверь в уютный кабинет и, взглянув на нетерпеливо обращенное к ней лицо хозяйки этого кабинета, воскликнула без всякого предисловия:

– Она великолепна!

Утро началось туманом, но вот подул ветер и разнес его клочьями, а вскоре он и совсем растаял. Солнце ярко засверкало на влажной листве, и белые рубашки дуэлянтов показались ослепительными в сочетании с темной зеленью ельника, на опушке которого они встретились, чтобы кровью выспорить друг у друга право единолично владеть предметом своей страсти.

Этот предмет, это, с позволения сказать, яблоко раздора находилось в экипаже, который стоял несколько поодаль, и уныло вздыхало, терзаясь неизвестностью своей участи.

Причем яблоко само не могло понять, которому из двух противников желает оно победы, а которому – поражения.

Сей персоне вспомнились около полусотни заемных писем[1], которые были ею получены в разное время как милые любовные сувениры от одного из дуэлянтов. Сумма их равнялась восьмистам тысячам рублей и могла составить целое состояние. Однако выплата этой суммы, возможно, будет оспорена, пади щедрый и безудержный в своей любви заимодавец жертвою дуэли. Поэтому, конечно, персона не могла не желать победы и долгой жизни автору заемных писем.

С другой стороны, расставаться с противником заимодавца ей тоже не хотелось. Штука в том, что персона сия была весьма порочного нрава… И ежели продолжать называть ее яблоком раздора, то можно сказать, что яблоко сие было с изрядной червоточинкой. Один лишь только раз, по чистой случайности, под сильнейшим влиянием искусителя Бахуса, отдавшись сему господину, яблоко возымело сильнейшее желание быть им откусываемым снова и снова. Такого плотского восторга персона ни разу и ни с кем не испытывала, поэтому приятные ощущения, даримые ей объятиями заимодавца, казались теперь весьма пресными.

Итак, с одной стороны, восхитительная страсть…

С другой – огромные деньги…

Яблоко раздора так и металось (или правильней будет сказать – каталось?) по экипажу, не зная, за чью победу возносить молитвы, а между тем звон сабель на опушке рощи не утихал. Дуэль продолжалась!

Чудилось, противники не испытывают ни малейшей усталости. Внешне они были равны друг другу – оба высокие, стройные, сильные, молодые и удивительно красивые. Правда, у одного волосы были светлые, а глаза голубые, другой же обладал волосами и глазами удивительно яркого черного цвета.

Кроме того, между ними была еще одна разница… Весьма, скажем прямо, существенная, и состояла она в том, что блондин был мужчина, а брюнет – женщина.

То есть, выходит, она была брюнетка.

Ну а еще объединяло их то, что они были мужем и женой.

– Милое дитя, – ласково сказала Мария Федоровна, – я хочу сделать вам один прелестный подарок.

Милой дитятею была названа некая дама в сером платье и сером кружевном чепце, очень своей невзрачностью напоминавшая запечную мышь. Лицо ее было в красных нервических пятнах, оттого она всегда держала голову опущенной, стараясь этой позой и оборками чепца по мере возможности скрыть свой неприятный недуг. Однако сейчас она голову вскинула и недоверчиво воззрилась на вдовствующую императрицу.