Моим подругам

обеим Ольгам,

Юлии и Ирине

посвящается

Электричка выехала за пределы Кольцевой и со свистом полетела в темноту. Злата стояла в ледяном прокуренном тамбуре, привалившись плечом к двери, и смотрела в проталинку, которую она только что продышала в обледенелом стекле, как уплывают в ночь огни Москвы. Казалось, что в груди нет сердца, а вместо него мрачно холодеет булыжник с острыми краями.

И мыслей тоже не было. Вернее, была. Одна. Билась в голове и горле одновременно горячим невыносимо давящим комком: всё не так… всё не так… всё не так...

Скорее к своим. Только бы добраться. А там всё будет хорошо, всё обязательно будет хорошо. Надо только успеть. Если бы её спросили сейчас до чего успеть, она бы не ответила. Просто успеть: доехать, доползти, забиться в тёплую спасительную нору, как умирающий зверь... И лежать в знакомой темноте, прислушиваясь к себе и тому, что творится там, наверху, за пределами норы с ужасом и одновременно облегчением: успела, доехала, доползла, забилась... А значит - спасена. Надо только зализать раны.

Три станции от столицы до старого дачного посёлка улетели в ночь вслед за огнями большого холодного города. Электричка в очередной раз затормозила и со вздохом распахнула двери. Уставший за долгий зимний день народ вывалился из почти битком набитых вагонов на белый, яркий, немосковский снег. Злате подумалось: как ягоды черноплодки рассыпались. Она любила у бабушки зимой искать на кустах оставленные специально для птиц ягоды, срывать их по одной и засовывать в рот, чувствуя ледяной холод и почти забытую с лета терпкость. Птицы угощением не брезговали, налетали целыми стайками, и потом под кустом на снегу оставалось много осыпавшихся ягод. И пассажиры электрички были похожи на те самые ягоды.

С тёмно-синего неба сыпал огромными хлопьями тихий снег, ветра не было, и снежинки невероятных размеров падали, покачиваясь из стороны в сторону. Совсем как в сказке… Настроение лучше не стало, но всегдашнее детское ожидание чуда всё равно робко копошилось в укутанной в блузку, тёплую вязаную кофту, а поверх ещё и в любимую дублёнку душе. Фонари горели через один, но было совсем не страшно, ведь небольшой подмосковный посёлок, в котором жили бабушка и дедушка, с детства - самое любимое место на свете. Самое уютное, самое спокойное, самое безопасное… Родное… Злата улыбнулась, сквозь длинные ресницы посмотрела вверх, на снежинки, медленно сыпавшиеся из темноты через яркий конус фонарного света вниз, на такие же снежинки. Зажмурилась, подняла плечи, вдыхая синий вкусный воздух, и резко выдохнула: «Хорошо!»

Удивительно, стоит только сойти по ступенькам с перрона и услышать шум удаляющейся электрички, как сразу попадаешь в детство. И снег кажется белее, и небо глубже, и фонари горят тёплым жёлтым цветом… И тишина, только собаки лают и гудят невдалеке электрички, с грохотом пролетающие мимо маленькой станции, на которой останавливается далеко не каждая.

Как хорошо, что в детство можно попасть так легко: тридцать минут по железной дороге от вокзала в центре города. Бабушка... Скорее к ней.

Перейдя около переезда пути, Злата повернула налево и оказалась, наконец, в тихом переулке. Когда до поворота на родную улицу оставалось совсем немного, она уловила на отходящей вправо аллее движение и повернулась к нему всем корпусом: капюшон дублёнки, засыпанный снегом, успешно выполнял функцию шор, и приходилось вертеться на месте, чтобы увидеть то, что хочется.

В глубине тихой улочки, перед невысоким забором, возились какой-то мужчина и пёс. Злата сначала не поняла, что они делают, и в удивлении остановилась, вглядываясь в происходящее. Губы непроизвольно растянулись в глупой улыбке. Парень, а, судя по ловким, быстрым движениям, лет ему было максимум тридцать, и основательно заросший ризеншнауцер лепили снеговика. Вернее, лепил, конечно, незнакомец, а пёс, радостно лая и забавно повиливая почти полностью лишённым хвоста чёрным задом, носился кругами.

Его хозяин наклонился, руками без перчаток схватил горсть снега, споро вылепил снежок и сильным движением запустил его в дальний, совсем тёмный конец улицы. Крупный красивый ризеншнауцер, который весь процесс вылепливания снежного снаряда ожидал, сидя у ног парня, стремительно сорвался с места и мощными прыжками молодого, полного сил зверя понёсся в темноту, постепенно пропав из вида.

Оставшись в одиночестве, его хозяин надел варежки, упёрся ладонями в приличных размеров шар, который, судя по всему, должен был стать головой снеговика-богатыря. Не успел он водрузить дело рук своих на два предыдущих гигантских снежных кома, как из темноты материализовался его пёс. Парень сел на корточки и обнял ризена за мощную шею. Собака изловчилась и лизнула хозяина в лицо. Он не удержался и с хохотом повалился на спину, увлекая за собой чёрного волосатого хулигана. Торжествующий пёс навис над ним и принялся усердно вылизывать лицо парня. А тот всё хохотал и отпихивал собаку, весело покрикивая: "Фред, ну хватит! Федюха! Перестань! Фредька, ты что творишь?» Злата смотрела на волосатую заснеженную морду, счастливо заглядывающую хозяину в лицо, на раскиданные по снегу варежки и шапку, слетевшую с головы парня, слышала весёлый смех, и улыбка исчезла с её лица.

Гадкое чувство, которое она очень не любила в себе, шевельнулось где-то глубоко внутри. Злата, стараясь заткнуть мерзкий голос зависти и нереализованных надежд, молча повернулась и пошла дальше. Следующий поворот был её. Ещё чуть-чуть, и она дома.

Кот завозился в переноске. Ему не нравилось, когда хозяйка забывала, что он предпочитает перемещаться в пространстве мордой вперёд. Злата бессильно улыбнулась, похлопала ладонью по переноске: ну-ну, не шали, скоро придём, - поудобнее перехватила её и заторопилась дальше.

Поднявшись на цыпочки, Злата просунула руку сквозь просвет в калитке и дотянулась до щеколды. Калитка чуть скрипнула, из глубины сада раздалось шумное пыхтенье, и под ноги Злате бросилась крупная лохматая тень.

Злата отставила в сторону переноску и наклонилась к бородатой морде. Собака извивалась из стороны в сторону, будучи не в силах выразить своё счастье только помахиванием короткого толстенького купированного хвоста. Зависть скукожилась и замолкла, уступая место детскому счастью:

- Сладкая моя, девочка моя любимая, - Злата с трудом отбивалась от бурного проявления собачьей радости, - Гера, Герася! - она села прямо в сугроб, обхватила собаку руками за шею и выдохнула. Всё. Добралась.

Вообще-то Геру завела себе Злата. Но в возрасте двух лет у собаки вдруг обнаружилась сильнейшая аллергия на жизнь в мегаполисе. Шерсть с кудрявых чёрных боков лезла клочьями, обнажая сухую тёмно-серую кожу на месте чепрака и нежную трогательную розовую на подпалинах. Долго не могли понять, в чём дело. А потом наступило лето, и студентка Злата уехала на все каникулы к бабушке с дедом, вместе с ней в Подмосковье переселилась и Гера. Вскоре на месте проплешин у собаки выросла новая густая шерсть. Через неделю после возвращения домой животное снова стало лысеть. Пришлось вернуть Геру для её же пользы в подмосковный собачий рай. С тех пор она жила здесь, дожидаясь хозяйкиного приезда, почти целыми днями просиживая на ступенях высокого крыльца дома.