Англия

Уэссекс, весна 1265 года

Эдлин спокойно подошла к небольшому зданию, где обычно готовила настои из трав и другие лекарственные средства, достала ключ и уже собралась отпирать, как вдруг дверь скрипнула и приоткрылась. Эдлин застыла в замешательстве, потом, вглядевшись, поняла, что замок весь покорежен да и дверная коробка изрядно побита. Странно, что она не заметила этого раньше, но было еще темно, заря только занималась. Да и думала Эдлин перед этим совсем о других вещах.

Но дверь взломана — значит, в дом кто-то проник.

Она резко отпрянула, напугавшись до смерти. После недавнего сражениям больнице монастыря находилось множество мужчин — раненых, перепуганных, отчаявшихся. И то и дело прибывали новые, нуждающиеся в помощи. И от них ото всех лучше было держаться подальше.

Уже готовая броситься назад, по дорожке сада, туда, где можно было надеяться на защиту, Эдлин услышала за дверью слабые стоны. Тот, кто проник в дом, никуда не ушел, а все еще находился там, и, судя по всему, был ранен. Эдлин, стоя спиной к двери, медлила в нерешительности, хотя и понимала, что лучше всего бежать в монастырскую больницу за помощью.

Она еще не успела принять решения, как вдруг кто-то схватил ее за горло и рывком прижал к себе. В нос Эдлин ударил запах мужского пота. Она начала неистово отбиваться, но тут же почувствовала прикосновение острого стального клинка к своей щеке. Она замерла, затаив дыхание.

— Не вздумай орать, не то располосую тебе глотку от уха до уха!

Это было сказано на французском, общепринятом в среде английской аристократии[1]. Но говоривший, безусловно, к ней не принадлежал. Простонародный выговор и прочие нелепости, которые в другой ситуации могли бы быть смешными, сделали его речь малопонятной. Тем не менее Эдлин отлично помяла его угрозу благодаря абсолютно недвусмысленным действиям с его стороны.

— Успокойся, я не стану звать на помощь, — проговорила она тихо, умиротворяющим тоном, твердо усвоенным за многие дни и ночи, проведенные среди раненых, убогих и прочих несчастных мира сего.

Напавший на нее вовсе не собирался успокаиваться, наоборот, он еще сильнее сдавил горло Эдлин и даже приподнял ее. Пришлось встать на цыпочки, чтобы не задохнуться.

— Ради своей шкуры всякий соврет — не дорого возьмет. — Он слегка тряхнул ее, потом несколько ослабил хватку. — Но если ты не дура, то не выдашь меня.

Глотнув воздуха, Эдлин беспомощно оглядела обнесенные стеной сад и хранилище. Ах, если бы сюда зашла какая-нибудь монахиня! Даже ближайшая помощница настоятельницы, зловредная леди Бланш, была бы кстати. Но сейчас, на рассвете, все монахини еще на заутрене; потом они будут разговляться и лишь после этого начнут расходиться, чтобы совершать ежедневное послушание в трапезной, больнице и садах — везде, где требуется приложить руки. Значит, спасение Эдлин, как всегда, зависело исключительно от ее собственной сообразительности и уверенности в себе.

— Тебе нужна еда? Лекарства? — спросила она все тем же спокойным, размеренным голосом. — Многие воины добрались к нам в монастырь с поля битвы за…

Несговорчивый незнакомец вновь безжалостно сдавил ей горло, от чего перед глазами Эдлин поплыли кровавые круги. Не выдержав столь необъяснимо грубого обращения, она, извернувшись, впилась ногтями в его руку. Когда он отбросил ее, словно кусачего щенка, Эдлин больно ударилась, чуть не потеряв сознание.

Уперев ногу ей в живот, он наклонился и приставил к ее груди острие кинжала.

— С чего ты взяла, что я сражался?

Она постаралась взять себя в руки и обдумать наилучший ответ, забыв о боли и страхе. Возможно, от этого зависит ее жизнь. Сказать, что от него разит кровью, грязью, жестокостью? Вряд ли это придется ему по вкусу. О, Боже, всего несколько минут назад она ощущала себя в относительной безопасности и покое, обретенном с таким трудом. За что же, за какие грехи он свалился на ее голову?!

— К нам часто обращаются за помощью раненые, — едва слышно прошептала она, — и я подумала, что ты — один из них.

— Нет, я цел и невредим.

— Конечно, я просто ошиблась. — Эдлин все еще не теряла надежды успокоить его и выяснить, что ему нужно. Должно же ему быть что-нибудь нужно!

Теперь она имела возможность разглядеть его. В кожаной безрукавке и в такой же шапке, коренастый, безобразный с виду, он был с головы до ног увешан оружием. На руках и груди — кровь, но, похоже, не его, потому что для раненого у него была слишком сильная хватка и чересчур твердая походка.

Он нахмурился, от чего широкий низкий лоб, явно не очень приспособленный к излишним размышлениям, покрылся морщинами. Скорее всего это слуга какого-то рыцаря, натасканный драться, увечить и убивать. Наверняка мастер своего дела, привыкший действовать весьма решительно, но без долгих раздумий. Однако сейчас его явно что-то смущало. Он, безусловно, не в силах справиться с какой-то трудноразрешимой в его положении задачей.

— Чем я могу тебе помочь? — Эдлин постаралась, чтобы ее голос звучал как можно доброжелательнее.

Он огляделся, потом снова посмотрел на нее сверху вниз, никак не решаясь поведать ей о своей беде. Наконец он понял, что другого выхода, кажется, нет.

— Я не один. Помоги моему спутнику.

Слава Богу! Эдлин почувствовала такое облегчение, что на миг перестала замечать все вокруг. Этот мускулистый монстр не собирается ни насиловать, ни убивать ее, он всего лишь просит помочь своему хозяину или другу! Только теперь она явственно ощутила во рту хорошо знакомый металлический привкус — привкус страха.

— Он ранен? — спросила она.

Поколебавшись, этот дикарь коротко кивнул, словно и таким скупым жестом он боялся выдать своего хозяина.

— Ему будет лучше в больнице, позволь… — Она попыталась приподняться на локтях, но острие ножа вновь уперлось ей в. грудь. Кроме того, огромная ступня, по-прежнему придавливавшая ее к земле, не оставляла никакой свободы действий.

— Нет! Я и сам мог бы отнести его туда, но никто не должен знать…

— Что он здесь? — немедленно продолжила Эдлин.

— Угу, — нехотя подтвердил этот тугодум. — Проболтаешься — располосую тебе глотку…

— От уха до уха, — страх у Эдлин почему-то почти прошел, — ты это уже говорил. Но я не смогу ничего сделать, пока ты не позволишь мне подняться.

Он, злясь на себя, убрал ногу с живота Эдлин и протянул руку, чтобы помочь встать, а заодно и не дать сбежать. Он никак не мог точно определить для себя сложившуюся ситуацию и поэтому был крайне недоверчив.