Март 1743 года, графство Кумберленд, Англия

– При-и-иди, сон долгожда-а-анный, с покоем смерти схо-о-ожий, закро-о-ой истосковавшиеся о-о-очи…

Корделия Шалстоун заткнула уши руками – лишь бы не слышать заунывных стенаний, доносившихся со второго этажа. Слава Богу, сегодня к викарию – ее отцу – никто не заходил и ей не пришлось краснеть перед посторонними за его пьяные завывания.

Она бы, конечно, напомнила посетителям, что за день нынче – третья годовщина смерти мамы. А все местные жители с пониманием относились к безутешному горю отца.

И все же… Отец распевал душераздирающие песни с самого полудня, а ей и поплакать было некогда – столько накопилось дел. Надо к утру написать для отца проповедь, разобрать счета, распорядиться насчет воскресного обеда. Да еще миссис Вестон, ожидающая пятого ребенка, со дня на день должна разрешиться от бремени, и Корделия обещала ей присутствовать при родах. Так что вполне вероятно, что ночью ее вызовут и придется идти в холод и темень.

«Отец, ради всего святого! – думала она. – Хотя бы сегодня – угомонись наконец».

И вдруг – будто он услышал ее – все стихло. Несколько мгновений не раздавалось ни звука. Она отняла руку от уха и прислушалась. Наверху раздались тяжелые шаги, потом заскрипела дубовая кровать.

И – тишина, благословенная тишина! Она убрала руку и с другого уха, облокотилась на отцовский стол. С удовольствием прислушалась к его громкому мерному храпу, а потом задумчиво вздохнула. Когда отец засыпал, в домике белхамского викария становилось тихо и спокойно, как в церкви, во время стрижки овец, которая занимает все взрослое население. Теперь, наконец, у нее есть два-три часа для работы.

Корделия с грустью взглянула на заваленный бумагами стол. Сначала надо заняться проповедью, решила она. Просто необходимо. Но взгляд ее так и притягивали нотные листы, прикрытые огромной Библией.

В комнате над ее головой отец громко фыркнул и снова захрапел ровно. И тогда она решилась. До понедельника у нее не будет другой возможности поработать над новым хоралом, а проповедь – проповедь она успеет написать утром перед службой.

Выбор был сделан: она приподняла Библию и вытащила из под нее ноты хорала и письма своего лондонского издателя. Вернее сказать, издателя ее отца. Слишком часто она стала забывать о том, что на письмах, которые она вместе с новыми сочинениями посылала в Лондон, стояла подпись ее отца и именно его так уважал лорд Кент. Ведь никакой солидный издатель не стал бы всерьез относиться к музыке, сочиненной женщиной. И на обман она пошла лишь потому, что деньги, которые они получали за ее хоралы, были весьма существенной добавкой к их скромным доходам.

Она опять вздохнула, отодвинула письма в сторону и разложила перед собой ноты. Несколько мгновений ей понадобилось на то, чтобы достичь того блаженного сосредоточенного состояния, когда удается отрешиться от окружающего, и вот она уже с головой ушла в музыку, стала разбирать контрапункт, думать, как изменить партии тенора и альта…

Может быть, со второй ноты первого такта тенору надо брать выше, но тогда потом ему придется перепрыгнуть через октаву, а для скромного церковного хора в Белхаме это задача не из легких…

– Мисс?

Корделия вздрогнула, подняла голову и увидела стоявшую в дверях служанку Пруденс.

Прикрыв ноты письмами, она встретилась глазами с суровым взглядом служанки.

– Неужто у миссис Вестон схватки?

Тон Корделии показался Пруденс слишком резким, и она неодобрительно поджала губы. В доме викария ее держали только потому, что она была стара и одинока. Мать Корделии наняла Пруденс в спешке, о чем впоследствии и сожалела, но она была женщиной добросердечной и не могла уволить сварливую старуху. А Корделия во всем старалась поступать так, как поступала ее мать.

Пруденс сверху вниз взглянула на Корделию, на ее сбившийся чепец и помятое платье.

– О состоянии миссис Вестон мне ничего не известно. А вас в гостиной дожидается какой-то мужчина. – Слово «мужчина» Пруденс произнесла таким тоном, как если бы она сказала «гадюка» или «отребье».

– Мужчина?

– Он называет себя лордом, мисс.

Корделия с трудом сдержала улыбку. Конечно, Пруденс может про каждого жителя Белхама сказать, что тот «называет себя» лордом. Единственный дворянин Белхама, граф, в чьих владениях и находился приход, был человеком пожилым и нелюдимым. А вся остальная знать объезжала затерянный на севере Англии Белхам стороной, предпочитая путешествовать по Озерному краю. Белхам был тихим городком, занимались здесь разведением овец, владельцы которых и спорили-то только о том, у чьих овец шерсть шелковистее.

Так что подозрительность Пруденс была вполне обоснованна. Но Корделия не могла не изумиться.

– И что ему угодно?

Пруденс еще сильнее поджала губы.

– Он заявляет, что приехал из Лондона, чтобы повидаться с викарием.

– Господи! – Нынче вечером отец был совсем плох, к нему, ради его же репутации, нельзя было допускать посетителя, тем более лорда.

– Он назвал себя?

– Лорд Веверли. Никогда о таком не слыхивала.

Корделия побледнела. Лорд Веверли? Здесь? Как так? Она уставилась на письма лорда Кента. У лорда Кента есть брат, старший брат, несколько лет назад получивший титул герцога Веверли.

Сердце ее забилось сильнее. Нет, это никак невозможно. Гонорина, мамина подруга юности, в одном из своих писем, полных всяческих сплетен, упомянула однажды о том, что лорд Веверли живет в Индии. Так как же он мог оказаться в Белхаме?

Но ведь у лорда Кента действительно есть брат, герцог Веверли, стало быть, это он. Кроме графа, она не знала других дворян.

Корделия попыталась вспомнить, что писала Гонорина об этом человеке. Она была потрясена, узнав, что викарий знаком с братом герцога. Но, кажется, она писала еще о чем-то. Уж не о том ли, что он связан с Ист-Индийской компанией? Точно, она писала, что герцог был вынужден заняться торговыми делами, поскольку отец после смерти оставил лишь долги и его старшему сыну пришлось заботиться еще и о малолетних сестрах.

Корделия поднялась со стула и оправила платье. Что же привело его сюда? Наверняка это связано с тем, что его брат издает ее музыкальные сочинения. Но как?

– Не следует ли мне сказать, что хозяин приболел и ему лучше заглянуть завтра? – спросила Пруденс.

Обычно они так и говорили, но Корделия сомневалась, что на сей раз такого ответа будет достаточно.

– Нет, я сама поговорю с его светлостью, – ответила она и вышла из комнаты.