Меар медленно клонился к подёрнутому полупрозрачной голубоватой дымкой горизонту. Вдалеке виднелись островерхие крыши небольшого городка и потемневшая от недавних дождей стена. Выпуклые, как панцири гигантских черепах, створки ворот были сомкнуты.

Путник остановился и утёр со лба выступивший пот. Под ногами его тёмной лентой лежала дорога; тянулась она, рассекая поле пшеницы синего посева, прямо к воротам городка.

«Охраны что-то не видно, — озабоченно подумал путник. — Что там у них творится-то?»

Путник был стар. Но ещё крепок — шагал легко и не горбил спину. Морщины покрывали его лицо, уподобляя кожу коре акации, но глаза выдавали ясность мысли и недюжинную волю. Поклажи у путника не было.

Шум толпы донёсся до него лишь у самых ворот городка. Голоса и топот, азартные крики и лязг оружия. Прислушавшись, путник зашагал дальше. Ворота оказались незапертыми, левая створка, сплошь покрытая резными оберегами, бесшумно подалась лёгкому толчку. Пройдя ворота, путник по обычаю низко поклонился.

— Мир вашим семьям, люди, и да не взглянет на вас с небес Тьма!

Голос его никто не решился бы назвать старческим.

Никто не ответил.

Только после обязательного приветствия городу путник обернулся и некоторым удивлением разглядел пустую караулку. У полуоткрытой двери стояла, прислонённая к тёмному дереву стены, ритуальная пика стража. Мощёная булыжником кольцевая площадь отделяла окраинные дома от городской стены. Шум доносился откуда-то из глубины квартала и становился всё громче. Вслушавшись, путник неторопливо, как и раньше, направился к мосту через ров, полный зеленоватой воды пополам с тиной; в тине кишмя кишели тритоны. За мостом начиналась уже настоящая улица, на которую глядели закопчёнными фасадами приземистые, но аккуратные домишки.

— Таверна «Весёлый фыркан», — еле шевеля губами, прочёл старик.

Дверь в таверну была заперта на внушительный засов, а засов крепился к массивному кольцу, ввинченному в дверной косяк, тяжёлым висячим замком.

— Рановато закрылись, — проворчал старик. — Или поздновато открываются…

Впрочем, хозяин таверны мог жить по красному циклу и открывать своё заведение только с восходом Четтана, красного солнца. Тогда он — законченный олух и никудышний делец, потому что у умного дельца таверна не закрывалась бы вообще. Ведь в мире и в этом городке полно людей живущих по синему циклу Меара, и не меньше, верно, живущих по красному.

Покачав головой, путник свернул на улицу, ведущую к центру, и зашагал в направлении главной площади. Шум и гомон катились ему навстречу.

Толпу путник заметил спустя несколько минут. Плотное кольцо разгорячённых людей сомкнулось вокруг нескольких тесно стоящих домов. Двигались люди стремительно и слаженно, сжимая в руках ножи, копья, топоры, а то и просто палки. В толпе виднелись лиловые балахоны Чистых братьев.

— Быстрее! Окружайте, не то снова прорвётся!

— Хомма, наверх!

— Тьма, не по ногам же!

— Мать, с дороги, затопчут!

— Вон он, вон, за забором!

Громкий разбойничий свист, от которого заложило уши.

Путник уже понял, что происходит, и это его явно не радовало. Прищурившись, он вгляделся.

Одинокая юркая фигурка перемахнула через невысокую плетёную ограду, метнулась вдоль ряда приземистых сарайчиков и свернула за угол, исчезнув на миг из поля зрения. Всего на миг, потому что почти сразу она показалась вновь: за углом, очевидно, поджидали охваченные охотничьим азартом загонщики. Затравлено озираясь, фигурка вернулась к сараям и едва не наткнулась на такую же источающую ненависть шеренгу.

Ненависть толпы путник ощутил даже на расстоянии.

Фигурка, вышибив с неожиданной лёгкостью дверь сарая, канула в синеватый полумрак — в сарае, конечно же, не было окон.

— Хомма, давай факелы!

— Не могу, они внизу, — крикнул человечек с крыши соседнего дома, взмахнув кривым хадасским клинком.

— Вот, вот факелы!

— Огня!

Две шеренги сомкнулись перед сараем с отворённой дверью. Беглец оказался в кольце. Несколько человек с пылающими факелами в руках сунулись в сарай, но свирепый рёв перекрыл гомон толпы, и их вышвырнуло наружу, словно пробку из бутылки с игристым джурайским вином.

— Тьма! Поджигай, поджигай, Рута!

Пронзительный женский голос с нотками истерики выплеснулся из толпы:

— Ой, миленькие, не жгите, это ж мой сарай!

— Отстань, мамаша, построим новый…

— Там же мука! И курта вся там, у меня ж дети с голоду помрут!

Пламя уже лизало бревенчатый бок сарая. Обезумевшую женщину, кинувшуюся прямо в огонь, подхватили под руки, она всё продолжала вырываться и голосить, но стенания её заглушались рёвом толпы и гулом пламени.

Беглец внезапно появился на крыше сарая; толпа взревела с новой силой. Жадные языки освобождённого пламени рвались в небо, окрашивая его в красноватый цвет. Как раз вовремя — навстречу восходящему красному светилу.

Бесцельно покружив по крыше, беглец вдруг разогнался и, перемахнув через языки пламени, взвился в воздух. Прыжок его был вызван отчаянием и болью.

Толпа выдохнула. Припечатавшись к резному карнизу, беглец повис над толпой; на секунду показалось, что он вот-вот сорвётся и упадёт, и тогда его разорвут на части сотни людских рук. Но он удержался и ловко полез на крышу.

Путник подумал, что это лишь отсрочка, потому что дом всё равно окружён толпой. Здоровенные мужики из охраны и особо ретивые добровольцы, вооружённые и нет, гурьбой пёрли в дом, толкаясь и матерясь у крыльца.

Беглец вскарабкался к самому скату, влез на кровлю и с ненавистью посмотрел вниз, на теснящихся внизу людей. В тот же миг из слухового окна на черепицу выбрался первый из преследователей. За ним — второй, третий…

Беглец безнадёжно захрипел и застыл, словно изваяние, беспомощно растопырив руки. Полтора десятка охотников, вытянув вперёд пики и копья, теснили его к краю. Внизу бесновалась толпа, обратив к небу искажённые ненавистью лица. Ревело пламя, пожирая сарай несчастной горожанки, и готово было перекинуться на соседний, но никого это сейчас не интересовало.

Одновременное «Ох!» — и затравленный беглец сорвался с крыши. Всего миг он оставался свободным, в падении, а потом грянулся о камень.

Он был ещё жив, когда первая пика вонзилась ему в грудь, и он успел увидеть пустые глаза людей.

— В огонь! В огонь его, Тьма в селезёнку! — надсаживался на соседней крыше Хомма.

Близился пересвет, охотники торопились.