Сергей Мельников

Хранитель сна

Я люблю детей, но Богом клянусь: к этому жизнь меня не готовила.

Я сидел в просторной гостиной дома семьи Инжеватовых и ждал мою подопечную. Её папа, Александр — сотрудник МИДа. Мама, Александра — менеджер среднего звена в крупной госкорпорации. Они мне понравились: мягкие, вежливые, простые, но без фамильярности. И, главное, я сразу уловил тёплые колебания воздуха между ними.

Так я вижу любовь: что-то вроде марева над раскалённым асфальтом, нечто без цвета и запаха, но зримо искажающее видимый спектр.

Это для вас любовь — абстракция. Для меня — вполне измеримое излучение. Но даже если б я был таким же слепым как вы, люди, я не мог не услышать бесконечную нежность в их голосах, когда они обращаются друг к другу: он к ней — Шурочка, она к нему — Сашечка. Немного старомодно, на мой взгляд, но бесконечно мило. При моей обострённой эмпатии о лучшем и мечтать не стоило. Я так думал, пока не увидел их дочь.

Сначала потянуло затхлым холодом, такой запах бывает в холодильнике, который давно не размораживали. В дверном проёме появились тёмные едва заметные прозрачные амёбы, они роем окружали очаровательную девочку лет трёх. Маленький белокурый ангел с бледной кожей и глубокими тенями под глазами. Сутулясь и шаркая ногами, она вышла на середину комнаты и зевнула. Шурочка озабоченно посмотрела на дочь и сказала:

— Солнышко, посмотри, кто к нам пришёл.

Девочка повернулась и увидела меня. Её глаза расширились от удивления.

— Это — Леонид, детка. Он будет охранять твой сон.

Она подбежала ко мне, и я увидел, как обеспокоенно заметались амёбы вокруг её головы.

— Он — Лео! — сказала она и прижалась ко мне. — А я — Лия, — прошептала она в ухо.

Я не возражал, Лео — красивое имя. Главное — контакт. Но до того, как малышка уткнулась лбом в мою грудь, я успел заметить серый муар на белках её глаз. Ребёнка что-то мучает, что-то не даёт ему спать. И эти амёбы не давали мне покоя. Ни о чём подобном я никогда не слышал. Они не жглись, не жалили, просто хаотично вились над ней. На пробу я втянул одну из них в себя и ничего не почувствовал. Так начался первый день моей службы. Чем она закончится я тогда не догадывался.

Вечером Шурочка прочитала дочке сказку и потянулась к ночнику.

— Мамочка, пожалуйста, не выключай свет, — взмолилась Лия.

— Солнышко, — Шурочка погладила её по щеке, — ты и так плохо спишь.

— Нет, мама, в темноте я совсем не засну! — Мама застыла в нерешительности. — Ну пожалуйста!

Устало вздохнув, Шурочка посмотрела на меня, а что я мог ей сказать, если сам ничего не понимал? Она вышла, аккуратно прикрыв дверь, а я остался. Амёбы над головой ребёнка замедлили своё движение, опустились ниже. Лия зевнула, и пара амёб влетели в её горло.

— Спокойной ночи, Лео, — сказала она.

— Спокойной ночи, Лия, — ответил я, — и сладких снов.

Девочка закрыла глаза, и вскоре её дыхание выровнялось. Странные существа продолжали свой медленный танец над её лицом. Лия повернулась на бок и сунула кулачок под щёку. Движение амёб ускорилось, они закружились крохотным смерчем и в мановение ока исчезли в её ухе. Ничего не происходило: девочка заснула, дышала ровно, и я почти успокоился, но вдруг задрожали её ресницы, под закрытыми веками забегали глаза. Морозное облачко, поблескивающее ледяными кристалликами вырвалось из приоткрытого рта вместе с дыханием ребёнка. Что это, я уже знал.

Ужас. Смертельный, парализующий ужас. Я подался к ней, ухватил его краешек и потянул. Осторожно, как тянут ветхую, расползающуюся в руках ткань. Он обжёг холодом моё горло, я чувствовал, как прилипает к нему язык, как ледяным крошевом забивает он мои лёгкие. Время шло, а он не кончался, и тогда я решился: я отключился от всего окружающего, заставил себя забыть о неприятных ощущениях в пылающих ледяным огнём лёгких. Я сделал рывок к ней, слился в единое целое, но, вместо ясности, почувствовал, как проваливаюсь в какие-то зыбучие пески.

Я — это она, мы сейчас неразличимы и неделимы, но мои возможности крайне, несправедливо ограничены. Очень странно и необычно чувствовать себя в теле маленькой девочки, такого опыта у меня ещё не было. Это как… как-будто кончики нервов торчат наружу, слух невероятно обострён, нос чувствует множество запахов, и совершенно непонятно, какие из них настоящие, а какие лишь игра воображения.

Свет торшера посерел и стал тусклым, обрёл вес и плотность. Теперь он струится по поверхности стола, по стенам, по простыне. Но он даёт пусть слабый, жемчужно-серый, но все же свет. Всё, что за его пределами, заливает чернота, и в ней шевелится что-то такое же чёрное и непроницаемое. Ужас, похожий на драную половую тряпку, посеревшую от времени и с таким же запахом, ползёт оттуда.

Теперь я — обманка. Я — фальшивая девочка Лия, Иди ко мне, ползи по простыне, ныряй под одеяло. Запах стылой сырости усилился, край серой рванины коснулся пальцев ног, и я с трудом сдержался, чтобы не отдёрнуть, не спугнуть. Страх ползёт, накрывая меня влажным саваном, я жду на готове, пальцы подрагивают от нетерпения, но надо ждать.

Девочка парализована страхом, на меня он действует иначе. Тварь разумна, она поймёт, нельзя спугнуть её раньше времени. рваный угол с шевелящейся бахромой высовывается из-под одеяла, дотрагивается своими сороконожьими конечностями до подбородка. Я не могу полностью защитить ребёнка от этого кошмара, какие-то его отголоски заставляют Лию беззвучно закричать. Мне больно и мерзко, но я жду. Как только стылая дрянь добирается до моего рта, я вцепляюсь в неё зубами.

Она кричит истошно, на одной ноте. Хитиновые ножки судорожно сгибаются и разгибаются, пытаясь разжать мои зубы. Маски сброшены, притворяться больше нет смысла. Я сажусь, вцепляюсь обеими руками в шевелящуюся ткань, чувствую, как перекатываются тонкие псевдомышцы под её поверхностью. Это ещё не мой враг, это не больше, чем одно щупальце спрятавшегося в темноте чудовища.

Там, за чёрной тенью, копошащейся в такой же чёрной тьме, стоит платяной шкаф. Это знание живёт во мне. Родители девочки не виноваты, им просто не повезло, так бывает. Я никогда не видел этих тварей, но знаю, что их порождает.

Когда то самое лёгкое марево с одной стороны встречает вместо такого же марева бурую мглу равнодушия, начинается реакция. Равнодушие превращает любовь в