– Валерочка, и вот эту коробку отнеси, пожалуйста, – попросила меня милейшая и тишайшая Анна Петровна. Ее дочь еще лет двадцать назад отбыла с мужем куда-то в сторону Канберры, где проживала по сей день, и в Россию возвращаться не собиралась, о чем с изрядным акцентом сообщала матери в те редкие дни, когда связывалась с ней по телефону. Собственно, как раз наличие акцента шокировало бедную старушку настолько, что она даже захворала, а после приняла как данность то, что одинокая старость – ее судьба. Но не растраченная на внуков доброта никуда не делась, потому некоторая ее часть доставалась мне. – А потом приходи чай пить, у меня ватрушки есть. Вчера испекла.

– Как бы не лопнуть, – пропыхтел я, поднимая очередную коробку с бумагами. – Не меньше чайника в меня нынче влили.

Все так и было. Старушки-сослуживицы, похоже, изрядно соскучились по моему обществу, потому каждая из них сочла своим священным долгом напоить меня сладким до приторности чаем и впихнуть какое-то количество выпечки. Причем отдельно замечу – домашней! То есть ждали, готовились, что приятно и где-то даже трогательно. Но живот-то у меня не резиновый! К тому же они по причине возраста результаты своей кропотливой работы за последнее время в подвал не таскали, а ждали меня, захламив коробками все коридоры. Поверьте, носить на полный желудок по лестницам тяжелые ящики с бумагами – это очень и очень сомнительное удовольствие.

Впрочем, я особо не жаловался, поскольку возвращение к привычному ритму жизни было где-то даже приятным. Приключения с кладами, ведьмами и прочей фольклорной экзотикой – это, бесспорно, прекрасно, но все же хочется иметь под ногами и твердую реалистичную почву. А она – тут, в моем архиве, где все осталось так же, как и всегда. Тихий арбатский дворик, лавочка, кусты, духота в помещениях и мои коллеги-бабульки, у которых темы для разговоров не кончаются никогда.

Опять же – в переноске тяжестей, как ни странно, есть и свои плюсы. Думается в этот момент хорошо. А мне ведь было о чем поразмыслить. Ой было! Слишком уж много всякого разного в субботу вечером произошло. Да и после того – тоже. Не могли такой день и такая ночь без них обойтись.

И началось все с того, что в воскресенье утром мне позвонил господин Шлюндт. Причем как положено по этикету в выходной день – в девять часов ноль одну минуту. Раньше вроде как неудобно, а позже, надо полагать, ему самому не хотелось.

– Доброе утро, Валерий, – голос антиквара был сух, как мартини категории extra dry, тот, который не пить, а грызть надо, отчего мне сразу захотелось ему нахамить. Почему? Потому что я вроде ему не сын, не племянник и вообще не родственник ни разу, так откуда такие интонации взялись? Да, он мне помогает в делах, но не бесплатно же? Но не стал. Все-таки Карл Августович – немолодой человек, а мне с детства хорошие манеры усиленно прививали, в том числе и на предмет того, что возраст надо уважать. – Не разбудил?

– Разбудили, – протяжно зевнув, ответил я, – и зря. Устал я вчера. Тяжелый день выдался.

– И крайне насыщенный, насколько мне известно.

– Было весело, – признал я. – Давненько не жил настолько полной жизнью.

– Наслышан, наслышан, – подтвердил мой утренний собеседник. – Новые впечатления, новые приключения, новые перспективы. Вам можно только позавидовать. Столь яркая жизнь, наполненная самыми необыкновенными событиями не каждому выпадает.

– Вы про Марфу? – напрямую уточнил я, решив не ходить вокруг да около. – Ну да, она старушка непростая, есть такое. Но! Повторю то же самое, что ей говорено: я чту наш договор, потому вопросы расширения списка концессионеров проговаривайте без меня. Пожелаете взять ее в нашу дружную компанию – пожалуйста. Но, разумеется, на тех же условиях, что и для остальных. Захотите дальше сидеть в песочнице узким кругом – пусть будет так. Только меня в данные дрязги не вмешивайте, мне это на фиг не нужно. Я вообще, между прочим, завтра на работу выхожу, потому все ваши тайны бургундского двора мне побоку. И без того времени не было, а теперь его совсем не станет.

– Я совершенно не понимаю, зачем тебе это нужно. – Шлюндт снова сошел со мной на «ты», что говорило о понижении градуса страстей в разговоре. – Деньги? Вряд ли, как мне думается, ты себя уже неплохо обеспечил. Один твой процент со вчерашнего клада равен годовому бюджету небольшого городка где-нибудь в Поволжье, не так ли?

– Наверное. – Я потянулся. – Не могу об этом судить. И циферок того городка не знаю, и барыши еще не подсчитывал.

– Если желаешь, могу помочь, – предложил Шлюндт. – Ты ведь монетами долю взял, верно? Посмотрю, оценю, может, и покупателя подыщу, если что интересное попадется. Подозреваю, что это, скорее всего, екатерининские пятерки и десятки, но кто знает? Может, и петровские червонцы имеются, а на них всегда желающие найдутся. Не скажу, что это прямо вот раритет, но тем не менее. Недели три назад у меня петровская «большая» десятка 1712 года за два миллиона ушла, причем в довольно скверном сохране.

– «Большая»? – заинтересовался я. – В смысле?

– Речь о размере головы Петра Алексеевича, – хихикнул в трубку старичок. – Встречаются три разновидности червонцев, градируются они по величине головы на реверсе. Большое изображение императора дороже других. Кто его знает, с чего он такую каверзу учудил, очень уж непредсказуемый человек был. Да и вообще он клейма менял чуть ли не каждый год и при этом чеканил неравное количество монет. Например, червонец 1716 года, где он в меховом плаще и с латиницей вместо русских букв, очень большая редкость. Отчеканили золотых монет этим клеймом немного, вот и результат. Я уж молчу про червонец 1729 года с бантом, это… Ладно, не стану тебя утомлять ненужной информацией. Ты подвози ко мне свой улов, поглядим, разберемся. Вот прямо сегодня и привози. Ну, для начала, разумеется, проводи прелестницу Стеллу, как и положено джентльмену, позавтракай, а после я тебя жду.

Ну, выходит, не все вы знаете, Карл Августович, не все. Стеллы-то у меня здесь нет. И не было.

И не факт, что будет, потому что обиделась она на меня в этот раз очень сильно. Не как ведьма или напарница, пусть даже случайная. Как женщина обиделась. А это очень серьезно.

Вчера, когда мы уехали из Останкино, у меня адреналин в крови так и бурлил, требуя выхода. А дальше все просто: дорожное покрытие хорошее, движок отменный, руки легли на руль так, будто и не было нескольких последних лет, в результате я сам не заметил, как разогнался почти до ста пятидесяти километров. Инстинкты на автомате сработали, других обоснований у меня нет. Скорость всегда пьянит, тем более что трасса, на которую, направляясь неведомо куда, я в результате выскочил, в обе стороны практически пустовала, не считая вечных дальнобойщиков. И вот нога все сильнее вдавливает педаль газа в пол, а мое истинное «я», которое столько лет загонялось вглубь души, вдруг получает свободу. Еще бы «Далмора» глотнуть от души – и вот оно, счастье! Да какого черта? Машина, особенно такая, не может ехать медленно. Не должна. Ей нужна скорость, как, впрочем, и мне. Этой ночью я мог умереть, но остался жив и имею право на маленький приз.