– Ир, долго мне еще сидеть этим центурионом?

Егор шумно втянул в себя воздух, выражая недовольство.

– Сам же напросился быть моей зачетной головой, – напомнила Ира.

Она отвлеклась от мольберта и окинула цепким взглядом идеальную для художника натуру.

Егор Тарасов был красив, как Адонис, и сложен, как греческий бог. Но сегодня он изображал не бога, а бесстрашного римского воина и патриция – человека власти в Древнем Риме. Вначале Ира собиралась запечатлеть только его чеканный, словно созданный искусным скульптором профиль, но загорелый торс Егора так и просился на лист, и Ире пришлось изменить свой план.

Тарасов, конечно, попрепирался для виду:

– Как раздеваться? Прям так сразу? А что мне за это будет?

Но Ира быстро уговорила его снять рубашку, задрапировала вокруг его загорелого плеча тонкую белую простыню на манер древнеримской тоги, после чего усадила в высокое кресло и взялась за уголь.

Положение у Иры было безвыходное. В конце мая ей нужно было сдавать зачетные работы в Школе искусств, а кроме нескольких пейзажей, акварельных этюдов и одного недавно законченного портрета Могиканина, которым она была, в общем-то, довольна, похвастаться перед комиссией было нечем. Одним словом, она возлагала большие надежды на эту творческую работу, которую задумала давно, еще до Нового года.

– Не опускай голову, – Ира требовательно взглянула на Егора. – Взгляд острее, жестче, ты же патриций.

– Хм-м…

– Ну вспомни что-нибудь по-настоящему тебе неприятное, что тебя задевает, – подсказала она, прибегнув к избитому приему. Он сработал. Из-под темных бровей сверкнули глаза цвета «горького шоколада». – Вот, вот! Егор, миленький, очень тебя прошу, не теряй это выражение…

Кусочек угля, словно сам собой забегал по ватманскому листу.

– Тебе легко говорить «не теряй», – отозвался Егор, едва разжимая губы. – А я уже полтора часа в таком каменном состоянии нахожусь.

– Всего-то? – чуть улыбнулась Ирина.

Неодолимо влекущие глаза стали проявляться в углу листа, на свободном кусочке. Как у Пикассо – пришло невольное сравнение. У него все сюрреалистические полотна внутренней энергией заряжены. Конечно, Ира не собиралась оставлять эти карие глаза неприкаянными. Она непременно «посадит» их на место, но не сейчас, во всяком случае, не на этом эскизе.

Несколько минут спустя юная художница уже рассматривала профессиональным взглядом сырой набросок. Это магнетическое выражение глаз, от которого млеют девчонки, ей, безусловно, передать удалось. Крепкая шея, голубая жилка на ней, этот широкий разворот плеч… Пожалуй, здесь придраться не к чему. Но в целом еще работать и работать. Впрочем, Алла Генриховна завтра непременно скажет: «Вот что значит точно выверенные пропорции!»

Почувствовав, что день прожит не зря, Ира с улыбкой изрекла:

– Между прочим, Сезанн самым сложным видом искусства считал портретную живопись. Он тщательно прописывал каждую деталь на своих полотнах.

– Что вы говорите? – Правая бровь Егора иронично приподнялась.

– Представьте себе! – в тон ему ответила Ира. – Известен случай, когда художник заставлял позировать Амбруаза Воллара в течение ста четырнадцати часов и после этого заключил: «Ну вот, по крайней мере, вашей манишкой я теперь вполне доволен!»

– Какое счастье, что ты не Сезанн!

– Отомри, центурион! – рассмеялась Ира. – Сеанс окончен!

Егора не пришлось упрашивать. Он вскочил с кресла и, потянувшись так, что мышцы заиграли, воскликнул:

– Бог есть, и он меня, кажется, любит!

Ира отвела глаза и как-то излишне суетливо принялась убирать эскизы в папку. И тут краем глаза она заметила, как Егор рванулся к ней:

– Дай посмотреть! Зря я, что ли, столько парился?

Ира оказалась проворнее. Захлопнув папку и бросив ее на стол, она запрыгнула следом и выставила вперед кулачки.

– Посмотришь, когда закончу!

Весь ее героический вид говорил: только полезь!

Егор отступил, прищурился, прикидывая свои возможности, и с напускным равнодушием заявил:

– Ладно, я могу и потерпеть.

– Вот и умница! – Ира победно заправила за ухо выбившуюся из хвоста прядку. – Давай говори, какое у тебя там желание?

Ей пришлось пойти на эту жертву, потому что Егор согласился обмотаться простыней и изображать из себя римлянина только в обмен на желание.

– А теперь тебе придется потерпеть! Я сам выберу время и место. Желание-то мое.

– Хорошенькое дельце. Я тебе что, джинн из бутылки? Ты, значит, пожелаешь, а я сразу должна выполнять!

– Уговор дороже денег. Не давши слова, крепись, а давши – держись, – назидательно заметил Егор.

– Не знаю, что ты там себе придумал, но мне это уже не нравится, – нахмурилась Ира.

Разумеется, она понимала, что Егор ничего такого запредельного от нее никогда не потребует, не тот случай, но все же было стремно сидеть, как на вулкане, и ждать: что еще в его взбалмошную башку взбредет. Однажды он от нечего делать «пожелал» ее поцеловать. Она тогда была потрясена, а он этого даже не заметил.

– Слушай, Егор, а нельзя покончить с этим сейчас? – нахмурилась Ира еще больше. – Просто скажи, что у тебя на уме?

– Не дергайся, солнышко. Поверь, все не так страшно, как тебе кажется. Ну улыбнись!

– Ни за что!

Егор хмыкнул:

– А спорим, что улыбнешься?

– Ха! – бросила Ира и сжала губы с твердым намерением не разжимать их хотя бы две минуты.

Егор потянулся к джинсовой рубашке, лежавшей на спинке кресла, и достал из кармана квадратную коробочку.

– Ой! Дар Нептуна! – выкрикнула Ира. Естественно, рот у нее расплылся до ушей. – Почистили!

– Держи! – усмехнулся Егор, бросил ей коробочку в руки, а сам принялся развязывать узел тоги. – Не просто почистили, а отмывали в каких-то специальных растворах, полировали и прочее.

– Что же ты молчал все это время?! – возмутилась Ира.

– Не хотел портить наш урок рисования. Тебе же нужна моя голова к концу месяца. – Егор натянул рубашку, повернулся к ней, стал застегивать пуговицы. И, заметив, что она до сих пор держит коробочку в руках, подтолкнул ее: – Ну что же ты, открывай!

Не без трепета Ира приподняла пластмассовую крышечку. Она знала, что лежит внутри обычной ювелирной коробочки, потому что примерно неделю назад уже любовалась этой удивительной находкой. Но ее воспоминания не шли ни в какое сравнение с тем, что она увидела на этот раз. От неожиданности у Иры перехватило дыхание. Восторг выразился одним емким звуком: