Лами Данибур

Шар Иваныч

— Всё, стая, отлаялся! Носом чую, сдохну к утру! — беспородный пёс свернулся калачиком, поджав хвост. — Следуйте теперь за Психом, с ним не соскучишься!

— Подожди, друг! Может, отлежишься ещё? Сколько раз смотрел смерти в глаза?

— Много! Этот последний! Шкурой клянусь! Не унюхал отравы — получи пену у рта! Силы не те, что в первые вёсны!

— Дедушка Цыган, а кто ж нас учить будет?

— Да никто! Живите сами! Вот сейчас всё выдам как на духу, а дальше свобода выбора! Ведь меня ж никто не учил, окромя жизни, вот и тёрлись друг о дружку девять зим!

— Целых девять? Тут одну зиму пережить — уже учёный, а девять — вожак!

— Мы тебя не забудем! И кутятам твои истории пригодятся!

— Я и сам когда-то был кутёнком.

— Цыган, расскажи! Расскажи, как ты смог прожить так долго на воле и не умереть от голода и тоски?

— Я ж почти породистый! Мать лайка, отец дворянин, так люди говорили. Родился в подвале на мокром бетоне. Мамка сбежала от хозяев, чтобы выводок не утопили. А потом вернулась к своим, а нас оставила. Братьев-сестёр люди растащили, а я не приглянулся. Кормить кормили, а к себе не брали. Протянут руки, я улыбнусь в ответ, а они давай пятиться.

Электрик в аварию провода чинил да пил со слесарями. А они ему:

— Возьми щенка! Один остался. У тебя семья, дом! Будет сторожить!

Вот он после пятой рюмки и поднял меня на руки. Гладил по голове. Я уж тогда подластился в ответ. А утром погрузили его и меня в машину и отвезли домой. Гляжу дикарём по сторонам, а небо-то голубое, солнце яркое! Надо же!

Вот калитку он открыл, до крыльца дошёл, да и упал поленом храпеть на всю улицу, а я под крыльцом схоронился. Прижух и сижу, в щелку за солнышком наблюдаю.

К вечеру жена с работы пришла. Разбудила кормильца, отправила досыпать в дом.

Я вылез, улыбнулся, а её передёрнуло, пришлось обратно под крыльцо.

Проспался хозяин, ругались, ругались, жена ему:

— Уматывай! И блохастого забирай!

А мужик вдруг:

— Где моя собака? Пусть живёт, дом охраняет!

— Иди погляди, как этот уродец зубы скалит. Всех распугал!

Полез под крыльцо, увидел меня, почесал затылок:

— Что ж его — выкидывать теперь? Пусть себе улыбается! Живи, Шарик! Живи!

Так и пригрелся я. Подрос. Попривыкли домашние. Будочка от прежней Жучки мне отошла. Кормёжка стабильная. Цепь прочная. Живи — не хочу!

Зажрался! Недоеденный суп стал в землю зарывать про запас, а кости в будке ныкать под настил.

Первую свою зиму отсидел. Холодно, скучно! С мышами да крысами сдружился.

А весной запахи! Хоть волком вой, как на волю хочется! За забором собаки лают, а я как дурень в будке. В одну такую ночь не вытерпел, стащил с себя ошейник (оказалось, шея-то моя тонкая, просто шерсти валом) да и побежал прочь прямиком на собачью свадьбу! Эх, хорошо! Воля! А сучка какая знатная была! Так бы и занюхал! Месяц гулял! Жрать охота, а гулять ещё больше! Тут-там перебьюсь и дальше бегать.

Дочка хозяйская Настька мимо проходила, меня узнала. Говорит:

— Шарик, ты? Живой, зубоскал! А мы собрались овчарку покупать!

Сказала, да и пошла прочь. А мне обидно стало.

«Какую овчарку? — думаю, да ещё и в будку мою! Не позволю!»

Разлаялся я тогда на всю улицу:

— Я здесь хозяин! Я! Никаких овчарок!

Злой был в тот день, поцапался с друзьями, да к вечеру домой прибёг. Залез в будку, как и был там, сижу, жду!

Наташка-жена утром вышла во двор и обомлела.

— Вот он я! Сижу, улыбаюсь! Ждали? Рады небось? — гавкнул ей приветственно.

— Сашк! Гляди-ка! Шарик вернулся! Сам в будку залез! Вот хитрый пёс!

— О, Шар Иваныч! Какими судьбами? Нагулялся?

— Пап, а овчарка?

— Что ж, его выгонять теперь? Пусть живёт!

Неделю продержался, страсть как боялся овчарки этой. А потом накрыло. Лето же! Жизнь вокруг! Вот и повадился. Уйду — приду! Всё чаще и чаще!

Уговорили дети отца. Купил он им овчарку. А меня обозвал гулякой, да и отдал знакомому на особое предприятие, которое за лесом следило. На работу, в общем, приняли. Сторожем главным стал! Территория в собственность и мослы кучкой зубы точить — благодать! Сколотил тогда свою первую банду! Вот псы были! Побегали мы в тот год! И в питомнике, и с дедом Гошей транспорт охраняли. Город как свои четыре лапы знал! Правила дорожного движения изучил. Без этого никак, цуцики, не проживёшь среди людей! Не знаешь правил — ждёт тебя собачья смерть! Так что учите!

— Хорошо, дедушка, хорошо! А потом, что было?

А потом весна! Влюбился как щенок! Работу бросил! Ушёл в загул! Уволили! И связи утерял. Попередохли те псы. Кто от голода, кто в собачью рулетку проиграл, кого бойцовские порвали. Полаять не с кем! Сел тогда на электричку, прикинулся, что бабкин пёс, да и подался в город к помойкам пошире.

— Как на электричку? Сам? И не выгнали?

— Так уметь надо! Я сначала повадился на автобусах кататься. Пристроюсь к кому-нибудь на остановке, вместе с ним зайду, сяду в углу, чтоб не мешаться, а когда кондукторша вопрошать начнёт, мол, чья собака, улыбнусь ей, посмотрю в глаза, и обходит она меня стороной, пужается. Если баба буйная и шуметь станет, сойду на ближайшей остановке, да и по делам бежать.

В большом городе не сразу приняли, но, опять же присмотрелся, притёрся, нашёл себе место. Работёнку на рынке заимел, всё чин чинарём. На пустыре шишку держал, все шавки с поджатыми хвостами обходили мои владения. Расслабился! Силу свою почуял, вот и полетело всё к чертям собачьим!

— Это как?

— Да вот так! Забыл, что в городе люди — боги, а не собаки!

Как-то раз бегу с друзьями, глядь, дети по нашему пустырю на великах катаются. Вот думаю, лысые шкуры! Без спроса да по моему излюбленному месту колесить! Порву!

Схватил за штанину самого маленького, тот упал на землю, да погрызли мы ему бока, пока мужики нас палками не отделали. Пришлось когти рвать! Больше часу петлял! Думал, пронесло! Ан нет! Дураков учить надо!

— Научили?

— Научили, Жук, научили! Потравили нас, а кто выжил, в живодёрню эту, как её? Ветеринарку. Ухо прокололи, повесили серьгу и на передержку.

Я там с Рыжей познакомился! Сука моя самая любимая! Ох,