* * *

Однажды, много лет назад, я покинул свой дом в поисках большого приключения и провел пять месяцев в пути, разглядывая землю под ногами. Тогда, весной 2009 года, я твердо решил преодолеть всю Аппалачскую тропу от Джорджии до штата Мэн. Время отправления было выбрано так, чтобы я мог плавно перейти из мягкой южной весны в благословенное северное лето, однако по неизвестной мне причине теплая погода так и не наступила. Лето в том году вообще выдалось холодным и сырым. Журналисты сравнивали его со странным летом 1816 года, когда кукуруза в полях вымерзла на корню, Италию завалило розовым снегом, а молодая Мэри Шелли, закрывшись на своей мрачной вилле в Швейцарии, придумывала монстров. После того похода у меня в памяти остались в основном мокрые камни и черная земля. Красивые виды с горных вершин открывались нечасто. Поэтому, натянув пониже мокрый капюшон, я миля за милей, месяц за месяцем шел в полном тумане вперед и мне нечем было заняться, кроме как, уткнувшись носом в землю, продолжать с каким-то талмудическим упорством изучать тропу.

В своем романе «Бродяги Дхармы» Джек Керуак называет это «медитацией на тропе». Один из героев книги, Джефи Райдер, прообразом которого стал поэт Гэри Снайдер, советует своему другу: «Иди вперед, смотри под ноги, и не оглядывайся по сторонам, а просто входи в транс от вида расстегивающейся, как молния, тропы». Мало кто внимательно рассматривает тропу. Когда хайкеры хотят пожаловаться на особенно трудный участок пройденного маршрута, они ворчат, что весь день смотрели себе под ноги. Мы предпочитаем смотреть вверх, в сторону или вперед. В идеале, тропа должна быть ненавязчивой помощницей, которая легко и уверенно ведет нас вперед и при этом не ограничивает нашу независимость или свободу воли. Вероятно, поэтому тропа как явление во все времена оставалась на самой периферии человеческого внимания; мы считаем ниже своего достоинства слишком много думать о ней.

Сотни и тысячи миль пробегали перед моими глазами, а я не переставал размышлять о смысле бесконечных каракулей, покрывших всю сушу. Кто их оставил? Почему они существуют? Наконец, зачем вообще их оставлять?

Даже когда я дошел до конца Аппалачской тропы, эти вопросы все равно продолжали вертеться у меня в голове. Подстегиваемый ими, я вдруг почувствовал, что они могут оказаться ключиками к открытию совершенно новых знаний, и поэтому я начал искать более глубокий смысл тропы. Я потратил годы на поиски ответов и в итоге у меня появилось еще больше вопросов. Почему жизнь любого живого организма начинается с движения? Как живые существа начинают познавать мир? Почему одни становятся лидерами, а другие – ведомыми? Как людям удалось настолько сильно изменить планету? Постепенно я начал понимать, что тропы являются одной из ключевых сил, упорядочивающих жизнь на нашей планете: на любом уровне жизни, начиная с одноклеточных организмов и заканчивая стадами слонов, одна-единственная тропа заменяет собой бесконечное множество маршрутов, по которым можно в принципе добраться до цели путей.

Мой квест под названием «Найди истинную природу тропы» оказался более запутанным, чем я предполагал. Если современные хайкерские тропы хорошо видны издалека, а благодаря ярким знакам и указателям на них сложно заблудиться, то в прошлом тропинки были не такими заметными. У некоторых коренных народов, например у индейцев чероки, ширина тропинки не превышала нескольких дюймов. Вторгнувшись в Северную Америку, европейцы расширили старые тропы так, чтобы по ним сначала могла пройти лошадь, затем проехать фургон и, наконец, автомобиль. Разумеется, современная система автомобильных дорог разрушила существовавшую ранее разветвленную сеть тайных тропинок, однако отдельные ее фрагменты до сих пор можно найти, если знать как и где их искать.

Существует и более неприметные тропки. Следы некоторых лесных млекопитающих настолько незаметны, что только очень опытный следопыт может обнаружить их. Муравьи оставляют на земле только запаховые метки, поэтому их дорожки вообще невидимы (могу поделиться одной хитростью: вы сможете увидеть муравьиную дорожку, если обработаете ликоподием поверхность, по которой бегают насекомые. Кстати, полиция использует этот порошок для выявления невидимых отпечатков пальцев на месте преступления). Иногда тропинки уходят под землю: термиты и голые землекопы роют разветвленные подземные туннели, в которых ориентируются только по оставленным ранее феромонным меткам. Самыми запутанными и таинственными остаются нейронные связи головного мозга: они настолько сложны, что полную их карту до сих пор не удается создать даже с помощью самых мощных компьютеров. Ученые тем временем создают сети, как скрытые под землей, так и парящие в небе, по которым информация беспрепятственно и стремительно перемещается по всей планете.

Я понял, что сущность тропы не сводится к камням и земле под ногами; она нематериальна, эфемерна и зыбка как воздух. Суть тропы скрыта в ее функции: в том, чтобы постоянно развиваться в интересах того, кто ей пользуется. Все мы склонны восхищаться первопроходцами – теми смельчаками, что бесстрашно исследуют неизведанные земли, – однако их последователи вносят не меньший вклад в развитие тропы. Они расчищают и распрямляют однажды проложенный путь, делая его с каждым разом все более удобным. Именно благодаря их усилиям тропа становится, говоря словами Уэнделла Берри, «оптимальным, благодаря опыту и осведомленности, вариантом движения в нужное место». В смутные времена, когда мир катится в пропасть и рушатся все старые связи, никогда не поздно обратить внимание на землю и изучить скрытую под ногами вековую мудрость, которую мы часто не замечаем в повседневной жизни.

Мне было десять лет, когда я впервые подумал, что тропинка может быть чем-то большим, чем просто извилистой пыльной дорожкой. Тем летом родители отправили меня в маленький лагерь в штате Мэн под названием «Сосновый остров». Там не было ни электричества, ни водопровода – только керосиновые лампы и холодное озеро. Уже через неделю после начала полуторамесячной смены меня с небольшой группой ребят погрузили в фургон и потом очень долго везли к подножию горы Вашингтон, оттуда я отправился в первый в своей жизни поход. Я вырос в бетонных прериях Иллинойса и поэтому немного напрягся. Таскание тяжеленного рюкзака по горам казалось мне сомнительным занятием. Оно было слишком сильно похоже на один из тех очистительных ритуалов, которые иногда пусть и неохотно, но смиренно выполняют все взрослые, – например, едут в гости к дальним родственникам или доедают засохшие корочки хлеба.

Впрочем, я заблуждался; все было гораздо хуже. Пройти восемь миль до вершины горы Вашингтон и вернуться обратно мы должны были за три дня. Это было больше чем достаточно. Однако подъем был слишком крутым, а я – слишком тощим и слабым. Рюкзак – тяжелый, неудобный, с алюминиевым каркасом, – сковывал движения и впивался в спину, словно огромные вставные челюсти. Уже через час подъема по каменистой тропе, ведущей к ущелью Такерман, мои новенькие кожаные ботинки успели натереть первые мозоли на пальцах и содрать кожу на пятках. Когда вожатые смотрели в сторону, я делал скорбное лицо и бросал умоляющие взгляды на встречных туристов, изображая из себя жертву тщательно спланированного похищения. Вечером на привале я залез в спальный мешок и начал всерьез обдумывать план побега.