– Что здесь случилось? – спросил Гилас. – Куда пропали все люди?

– Одного вижу, – произнес Перифас. – Вот только вряд ли он нам расскажет, что стряслось.

Перифас указал на корабль: Море выбросило его высоко на склон холма. В оснастке запутался скелет мужчины: сгнившие обрывки туники развевались на ветру; одна костлявая рука будто махала странникам, и от этого по коже бегали мурашки.

– Как я погляжу, самую суровую кару боги обрушили на Кефтиу, – заметил Глаукос.

– Да тут и глядеть не надо, один смрад чего сто́ит, – сказал Медон.

Остальные обеспокоенно забормотали и стиснули в руках амулеты.

Гилас был потрясен до глубины души. Каких бы ужасов он ни повидал за зиму, с таким кошмаром столкнулся в первый раз. Море разнесло хижины и лодки, раскидало деревья, зверей, людей. На берегу царила зловещая тишина. Куда ни глянь, всюду горы разлагающихся обломков. На сапоги нахлестывает грязно-серый прибой, от удушливого запаха смерти перехватывает дыхание. Разве могли Пирра и Разбойница пережить такое страшное бедствие?

Перифас наклонился и лезвием ножа перевернул череп вола.

– Тут уже несколько месяцев людей нет. Все вокруг пеплом покрылось.

– Но кто-то же наверняка выжил, – возразил Гилас. – Почему кефтийцы не вернулись и не отстроили все заново?

Никто не ответил.

– Нет, это не Кефтиу, – покачал головой Гилас. – Кефтиу – огромный богатый остров, там тысячи людей живут, мне Пирра рассказывала!

– Жаль тебя огорчать, парень, но своих друзей ты тут не найдешь, – произнес Перифас. – Соберем все, от чего есть какой-то прок, и поплывем дальше.

Остальные разбрелись в разные стороны и стали искать, чем поживиться, а Гилас заметил в стороне хижину и направился к ней. Только бы найти хоть одну живую душу!

Ледяной ветер забирался под овечьи шкуры, в которые был одет Гилас. Он спугнул стервятника, и птица взлетела, подняв в воздух облако пепла. Мальчик и бровью не повел. Всю зиму Великое Облако скрывало Солнце, погрузив мир в вечные сумерки и засыпав его пеплом. Гилас привык и к мраку, и к черному порошку повсюду: в волосах, в одежде, в еде. Но это…

Гилас вспомнил, как в последний раз видел друзей. Было это семь месяцев назад на Талакрее. Гора плевалась огнем, на берегу царила полная неразбериха, все спешили уплыть на первых попавшихся лодках и кораблях. Каким-то чудом Гилас посадил Пирру с Разбойницей на корабль. Маленькая львица пыталась вырваться из клетки и выла, будто спрашивая: «Почему ты меня бросаешь?» А побелевшая от ярости Пирра (ведь корабль был кефтийским) вскричала: «Говорила же – мне нельзя на Кефтиу! Ненавижу тебя, Гилас! Никогда тебе этого не прощу!»

Он хотел ее спасти, а вместо этого отправил на верную смерть.

Хижина глинобитная, с соломенной крышей. После яростной атаки Моря ее, видимо, пытались кое-как подлатать. А еще кто-то оставил на стене яркий белый отпечаток ладони. Раньше Гилас такого знака не видел, но похоже, это что-то вроде предостережения. Мальчик замер в стороне.

Ветер швырнул ему в лицо очередную горсть пепла. Отряхиваясь, Гилас поморщился от ноющей боли в виске. И тут он уголком глаза заметил двух детей в лохмотьях. Те быстро скрылись в хижине, но Гилас успел разглядеть, что это девочки: одной лет десять, другая помладше. Обеим зачем-то выбрили головы. Оставили только одну длинную прядь на виске. На шеях у детей язвы размером с голубиные яйца.

– Не бойтесь, не обижу! – прокричал Гилас.

Те не отвечали, но явно слушали. А еще Гилас почувствовал их настроение: бессильную злость от тщетных поисков.

Чтобы успокоить детей, Гилас повернулся к ним спиной. И опять обе девочки замаячили в стороне.

– Отца с матерью ищете? – спросил он, не поворачивая головы. – А я – друзей. Есть тут кто живой, кроме вас?

Молчание. Гилас не знал, то ли злиться, то ли печалиться. Наконец мальчик сообразил: да ведь он же на чужой земле! Эти двое его языка не понимают.

– Я акиец, – объяснил он. – По-кефтийски не говорю.

И опять, стоило ему поднять взгляд, как обе девочки юркнули в хижину. Секунду помедлив, Гилас зашел следом.

И никого не увидел.

Хижина пустая! А ведь дверь тут одна, других выходов нет. У Гиласа мурашки забегали по коже. Рука потянулась к амулету – львиному когтю на шее.

Сквозь солому просачивался тусклый серый свет. В воздухе стояло гнилое зловоние. И вдруг на койке у противоположной стены Гилас заметил тела двух девочек.

У Гиласа чуть сердце из груди не выпрыгнуло.

Одна из них на вид лет десяти, другая помладше. Волосы у обеих сбриты, кроме одной-единственной пряди на виске, а на шеях жуткие язвы. Вокруг тел детей клубится и клокочет темная дымка цвета пепла. Только это не просто облако: она живая.

Гилас с криком кинулся прочь из хижины.

Остальные уже бежали по мелководью к кораблю, а Перифас торопливо отвязывал канат от валуна.

– Где тебя носило?! – рявкнул он при виде Гиласа. – Уплываем отсюда, да поскорее! Мы трупы нашли!

– Я тоже! – выдохнул Гилас.

– Ты ведь их не трогал? – резко спросил Перифас.

– Нет, не трогал.

Рассказать про девочек Гилас не решился. Даже думать не хотелось о том, что они за существа.

«Духи невидимы», – сказал себе мальчик. И все же он их видел своими глазами.

– В шалаше мы наткнулись на три свежих трупа, – вполголоса сообщил Перифас. – Лица черные, по всему телу язвы!

– От чего они умерли? – спросил Гилас.

– От Чумы, – отрезал Перифас.

Те, кто слышал его ответ, побледнели.

У Гиласа голова шла кругом.

– М-может, Чума только на этом берегу, – прозаикался он. – Надо высадиться подальше…

– Ну уж нет, я туда не сунусь, – покачал головой Перифас.

– Тогда пойдем вглубь острова! Там есть горы, и мы…

– Давай-ка я тебе расскажу, что такое Чума, – перебил Перифас. – Эта зараза появляется там, где не хоронят мертвецов. Здесь именно так и вышло. Начинается все с лихорадки. Это Чума вьет гнезда в твоем теле. А вскоре эти гнезда раздуваются и превращаются в здоровенные язвы. А болят они так, что люди не умолкая орут во весь голос. Но Чуме до человеческих страданий и дела нет, знай себе размножается. Потом язвы лопаются, а боль становится настолько невыносимой, что бедняги с ума сходят.