Александр Мишкин

Геннадий Павлович

1.

В нескольких шагах от шумного пешеходного перехода стоял маленький старичок. Направляясь по своим делам в будничной суматохе, вы вряд ли бы заметили его среди плотного потока людей. Он совсем не вписывался в окружающий мир и принадлежал давно забытому, и прошедшему веку. Старомодное чёрное пальто до колен согревало его от прохладного воздуха ранней весны. На ногах удобные туфли с квадратными носами без шнурков. На голове серая, в маленькую клетку, фетровая шляпа. Держа равновесие, с помощью трости, он через огромные линзы очков пытался разглядеть происходящее на другой стороне дороги. Скоро ему должно было стукнуть восемьдесят пять. Возраст давал о себе знать и силуэты, вступавшие на полосатую дорогу по сигналу светофора, уходя, расплывались в безликую массу. Вот уже как на протяжение месяца Геннадий Павлович, так звали старичка, пытался перейти на другую сторону, чтобы купить мандарины.

Он был одним из тех стариков, которые никогда не просят помощи. Но не от гордости, а скорее от мягкости характера, уступчивости. Геннадий Павлович был скромным работником, кротким мужем, добрым и любящим отцом. Заставить кого-то испытывать трудности из-за него? Нет, на такое он не мог пойти. "Пап, у тебя всего хватает? – спросит дочка." – "Спасибо Леночка, ничего не надо." А в холодильнике молоко два дня как прокисло и сыр сухой и твёрдый, как камень. Всё сам. Пока дочка не уехала и навещала, на прощанье всегда в карман да положит бумажку. Сколько не ругалась Лена, никогда не слушался. Дочке нужнее, молодая, а я уже пожил.

Машу, жену свою, один хоронить хотел. Хорошо соседи уговорили, помогли, организовали всё. Лена уже в другой стране жила – муж к себе забрал. Приехала через неделю, остаться хотела, бросить всё. Не разрешил. Любовь Валерьевна – социальный работник, уверила дочку, что присмотрит, обещала писать и через компьютер связываться. Так и остался он один в двух комнатах жить. Скромно, по-спартански. Только вот после смерти жены ноги подводить стали, да и память барахлить начала.

Была у старика одна слабость. Однажды, когда он был совсем пацаном, отцу на работе, в виде благодарности, один коммерсант подарил целый ящик мандаринов. Тогда, в те годы, деньги добывались с трудом и за свои восемь лет Гена ни разу их не попробовал. Навсегда в его памяти отложилось воспоминание, как его худой и не очень сильный отец держал в дрожащих руках маленький и волшебный деревянный ящик с оранжевыми мячиками внутри. И как отрывая бугристую кожуру струйки сока брызгали врезные стороны и пузатые, чуточку кислые дольки, лопались во рту. С тех пор на каждом праздничном столе всегда были мандарины. Раньше, зная его слабость, за него это сделала бы жена или дочка. Но теперь, намереваясь перейти через дорогу, он шёл за ними, чтобы на столе, к его дню рождения, лежали эти маленькие и вкусные фрукты.

Знай Любовь Валерьевна, что задумал старик, даже подумать страшно, как сильно бы это ранило её доброе сердце. Попросить её он не мог. Отправить пожилую женщину выполнять прихоть глупого старика, нет… Уж лучше сам. Поэтому, каждое воскресенье, когда у неё был выходной, он выходил из дома и шёл к широкому пешеходному переходу, который вёл, как он помнил, к рынку и пошатываясь стоял, ожидая лучшего момента.

Размытые фигуры толпами шли через переход. Быстрые и шумные автомобили, злобно урчали в ожидании зелёного сигнала. Стоило кому-либо из пешеходов хоть на секунду замедлиться, как в то же мгновение десятки рук вбивали кулаком кнопку руля, заставляя нерасторопных пешеходов в испуге прибавить шаг.

– Живее корова! – кричал щекастый мужчина за рулём внедорожника.

– Шевели поршнями! – вторил ему усатый водитель ржавого грузовичка.

Все куда-то спешили, ругались и сигналили. Пешеходы, махали кулаками, сопровождая жест угрозами и проклятьями.

Маленький старичок стоял и слушал шум города. Где-то кричал капризный ребёнок. Возле киоска женщина ругалась с продавщицей за отсутствие талонов. Толпа мальчишек с колонкой в руках знакомили окружающих с новым популярным исполнителем.

Всё это буйство жизни сливалось в кричащий и шумящий вихрь, расплываясь чёрным пятном перед глазами старика. Спустя несколько осторожных шагов к переходу, Геннадий Павлович почувствовал сильный толчок в спину. Высокий и бородатый мужчина, не заметив старичка, споткнулся толкнув его бедром.

– Ты какого… – сказал он, бросив недовольный взгляд и не извинившись, продолжил свой путь.

– Простите… – сказал старик, еле удержавшись на ногах и остановился.

До перехода оставалось каких-то два метра. Отойдя в сторону, Геннадий Павлович постоял ещё несколько минут, вслушиваясь в окружающий его шум, пробубнил себе что-то под нос и прихрамывая отправился к себе домой.

День рождения через две недели, спешить было некуда.

В следующий раз Геннадий Павлович смог продвинуться гораздо дальше, чем в прошлый. После того происшествия с мужчиной у него долго кололо сердце, и очень болели ноги. Но через неделю, он снова был на своём посту. Со времён его молодости город очень подрос. Даже в воскресенье, когда все обычно сидят дома, люди толпами бегали по своим делам. В любой другой день недели у Геннадия Павловича не было бы и шанса пройти на другую сторону. Во-первых, его не пустила бы Любовь Валерьевна, а во-вторых, он просто физически не смог бы пройти в таком плотном потоке людей. Подождав нужный момент, когда окружающий мир стал на секунду тише и чуть дружелюбнее, старик, используя все свои силы, тронулся. На расстоянии метра он мог хорошо рассмотреть других людей и увидев просвет в плотном строе пешеходов, он пошёл к нему.

Оказавшись в толпе, медленный и низенький старичок стал помехой на пути вечно спешащих граждан. Он не мог видеть всё, поэтому посчитав, что никому не помешает, спешил встать в первый ряд.

– Дед, да куда ты прёшь? – шелестя кучей пластиковых пакетов, сказала дама в рыжем пальто.

– Извините…

– Ты то куда лезешь? – закатив глаза сказал низенький лысый мужчина в кожаной куртке.

– Простите…

– Тебя ещё тут не хватало, – прошипела серая пожилая женщина.

Добравшись до первого ряда и встав на свободное место, старик поднял глаза и пошатнулся.

Сколько он себя помнил переход не был таким длинным и сейчас, находясь у самого старта, он обомлел. Как не старался напрягать свои старые глаза, он никак не мог