Ольга Кедук

Он и женщина, жившая у моря

В маленькой комнате теплился очаг.

Даже не очаг — костерок прямо на полу. Пол был — песчаная глина, засыпанный соломой от сырости. Все это могло бы в любой миг полыхнуть, но очаг заперли в низкую глиняную крепость — из кирпичей, обожженных только с одной стороны.

Дым тонким призрачным столбом уходил в небо, моргавшее далекими звездами через дыру в потолке. Это и «труба» и единственное окно в комнате. И во всем маленьком домике.

Здесь светло лишь в полдень. Все другое время — полумрак и дым.

В очаге тлела зола — колючка горит жарко, но быстро. Может и хорошо, что быстро. В полдень над домиком появляется солнце и греет глину стен до позднего заката. Темная глина хорошо хранит тепло.

Они сидели у очага плечом к плечу. Он по-турецки, сгорбившись, устало глядел по сторонам. Иногда — на неё. Она сидела очень прямо, как-то по-восточному, подобрав под себя ноги и устроившись на собственных пятках.

Между ними на полу стояла старенькая алюминиевая кастрюлька, почерневшая от копоти. Кастрюлька была пуста — она никогда не оставляла объедков, а рыбьи кости бросала в огонь.

Ему было одновременно спокойно и тошно.

За стеной тихо шумело море. Но теперь он обращал внимание на этот звук, лишь когда тот затихал — в штиль перед рассветом. В эти часы он тревожно вздрагивал и просыпался, таращился в темноту, потом укладывался снова и долго ворочался, пока не начинал дуть рассветный бриз. Тогда он снова засыпал.

Ему хотелось одновременно молчать и говорить.

Но эта женщина привыкла говорить лишь с морем.

Наверное, ему хотелось слушать…

— Ты давно здесь живешь?

— Давно… — она задумалась. — Нет, не давно. Я живу здесь всегда.

Он усмехнулся:

— Разве «всегда» — это не «давно»?

— Нет. — Она серьезно покачала головой. — Я знаю, сколько это — давно. Всегда — это больше.

С этим нельзя было не согласиться.

— А почему одна?

— Одна… Нет, раньше я жила здесь с мамой. Теперь одна. Мама говорила, что наверху живут другие люди — это такие же как мы.

— Наверху?

Она кивнула. В огромных зрачках отражалось оранжевое пятно очага. Когда она начинала говорить, ресницы её вздрагивали, словно она хотела закрыть глаза и увидеть всё, о чём говорит. Когда слушала — не двигалась вовсе.

— Наверху… — повторила она. — Там, на скале. Мама говорила, чтобы я никогда не ходила туда. Там плохо, потому что нет моря.

Он поглядел вверх. Сквозь редкий дым мерцали звезды. Он никогда не слышал, что в этих местах можно подняться на скалу и, напротив, спуститься к морю. Ближайший безопасный спуск в 14 километрах отсюда. А здесь… Слишком хрупкая порода, острые скалы, слишком высоко… Слишком коварные мели — даже с моря не подплывёшь. Интересно, как она ловит рыбу?

Она немного помолчала, потом заговорила снова:

— Мама говорила, что ещё там живут мужчины. Это такие, как ты?

— Да.

— Мама говорила, что мужчины — это плохо.

— Почему?

— С ними сначала хорошо, но потом они уходят, и остаются дети.

— По-твоему, дети — это плохо?

— Я не знаю, как это — дети.

— Они такие же, как мы, только маленькие.

— Как жуки?

Он усмехнулся:

— Нет. — Потом вытянул вперед руки и показал примерно полметра. Подумал, что она не поймет и движением показал полметра от пола. — Вот такие.

Она кивнула, но спросила снова:

— Они как мужчины или как я?

— Нет, они совсем другие. Такие же, как мы, только другие. Ты тоже была ребенком, давно. Помнишь, когда ты была маленькой?

— Помню. Тогда мне всегда было весело.

— Детям всегда весело.

— Тогда дети — это хорошо. Я хотела бы, чтоб мне всегда было весело.

— Нет, — он снова улыбался. — Тебе не будет весело. Весело будет только детям, а тебе нужно будет кормить их и заботиться о них.

— Тогда дети — это плохо. Лучше не уходи.

Они замолчали. Он думал, как это все-таки странно не знать таких простых вещей. Как вообще можно так мало знать? Раньше ему казалось, что в его голове есть пустота — свободное место, предназначенное для знаний, но он ленится его заполнять. Теперь же он ощутил себя по-настоящему мудрым. А её — пустой. Только глаза её почему-то были совсем не такие, как у фарфоровых статуэток и живых кукол. Не бессмысленные, не стеклянные. Они были прекрасны. А еще она часто молчит, смотрит в костер и явно о чем-то размышляет. Разве может размышлять человек, у которого в голове пусто? Вот и сейчас она сидела неподвижно и что-то неслышно говорила сама себе.

В доме было так тихо, казалось, даже море замолчало на время. И он устал от этой тишины. Но что ей говорить?

— На самом деле… — он начал и сразу замолчал. Она обернулась, заглянула пытливо в лицо. — На самом деле, дети не появляются от того, что мужчина уходит.

— Мама говорила. — Она не спорила и не оправдывалась. Просто пояснила.

— Они появляются, когда мужчина приходит. И то, не всегда.

— Он приносит их с собой?

Он открыл было рот, но так и не придумал, что ответить. Сказать «и да, и нет» — она не поймет. Она не понимает полутонов и совершенно не умеет мыслить абстрактно. Только материальные вещи — рыба, глина, огонь, море…

— Нет, — он все-таки решился. — Они появляются у женщины после того, как мужчина пришел. Но не сразу, а почти через год. За это время мужчина может успеть и уйти.

— А что значит «женщины»?

— Женщина — это ты.

— Я не знала. Значит, почти через год у меня появятся дети?

Он даже не рассмеялся. Только вспомнил о маленьких детях — лет 4х или 5ти — они тоже постоянно всё спрашивают.

— Нет. Они появляются не всегда. У тебя они не появятся, даже если я уйду.

Она кивнула, показывая, что всё поняла и запомнит.

Пепел тем временем стал того жуткого темно-красного цвета, какого бывает только венозная кровь. И еще, как оказалось, остывающий пепел.

Она поднялась.

Он знал, что это значит. Пора готовиться ко сну. Она проснется на рассвете и пойдет за водой — будет перескакивать с одного скользкого камня на другой, балансировать на узких порогах, ловить момент, когда вода схлынет и приготовится ударить в скалы новой сильной волной. Потом она ловкой ящерицей взберется на мягкий известняковый уступ, до которого еще не