добралось море, и несколько часов просидит на толстой ветке старого инжирового дерева, собирая в старый бидон пресную воду. Вода по капле сочится из камня и стекает в море тонкой нитью. Пока вода набирается, женщина успеет найти на дереве спелые плоды. Она наполнит один бидон, а второй, пустой, оставит на узком уступе под родником. Заберет вчерашний, и, высоко их держа, а инжир ссыпав в подол, побежит обратно в дом.

Потом разожжет очаг, поставить греться воду. Только тогда, разбуженный звоном и шорохами, он поднимется с жесткой соломенной, пряно пахнущей, циновки, и отправится к воде умываться.

На обратном пути он встретит её — со старым латанным сачком и длинным тупым гарпуном в руках — она пойдет за рыбой.

Чтобы хоть чем-то ей помочь, он будет до полудня бродить недалеко от дома и собирать хворост для очага и спелые плоды с редких деревьев лоха и инжира.

В полдень она вернется, сварит неизменную уху. Они съедят рыбу с плодами, а бульон она оставит на тлеющем очаге и ляжет спать.

Несколько раз в это время он пытался выходить на берег, но солнце мигом охватывало лоб раскаленным обручем, в глазах плясали черные точки, а легкие наполнялись вместо воздуха горячей морской солью.

Домик же, остыв за ночь, сохранял прохладу почти до вечера.

Она просыпалась, когда глиняные стены становились горячими. Наводила порядок, мела сопревшую солому, сквозь окошко в крыше доставала новую, горячую, пахшую одновременно сеном и йодом. Его подташнивало от этого запаха.

После она разжигала очаг, грела загустевший бульон и они ужинали, пока из дыма над крышей не проступали звезды…

Он провёл здесь совсем немного, но такая жизнь уже успела ему надоесть.

Впрочем жизнь успела ему надоесть много раньше.

— Ради чего ты живешь? — спросил он сегодня.

Она обернулась сразу, поглядела удивленно. И ответила нерешительно, даже спрашивая:

— Я… живу здесь… всегда…

— Нет. Ради чего ты вообще живешь?

Она только покачала головой. Он в очередной раз подивился её непонятливости.

— Зачем?

На этот раз она кивнула.

— Да. Не знаю. Я хотела бы жить в море, но мне трудно там быть, я устаю. К тому же там нельзя развести огонь. Мне не нравится сырая рыба.

Он раздраженно постучал пальцами по пустой кастрюле.

— Нет! Нет. Я спрашиваю, не почему ты живешь здесь. Я спрашиваю, почему ты вообще живешь? Тебе никогда не хотелось умереть?

— Умереть…

Она поглядела в очаг, словно надеялась, что среди мерцающей золы написан ответ. Робко произнесла:

— Рыба умирает, когда её достаешь из воды… А жуки — когда наступаешь на них. Они перестают двигаться… — Она не то спрашивала, не то просто размышляла вслух. Потом решила: — Нет, я не хочу умереть. А ты хочешь, чтобы я умерла?

— Нет, что ты!

Она замолчали.

— Знаешь…

Женщина не пошевелилась, но он знал, что она ловит каждое слово:

— Я ведь пришел сюда, чтобы умереть…

Она молчала.

— Тогда, когда ты нашла меня. Я думал, брошусь с обрыва — меня никто не найдет, людей здесь не бывает. Я даже не представлял, что здесь может кто-то жить…

Он поднялся на ноги, размял спину. Она неподвижно глядела в очаг.

— Наверное, мне повезло. Или наоборот. Я еще не определился. — Он сказал это просто, а сам подумал, что в этом месте нужно было бы горько усмехнуться. Но она не понимает усмешек и вообще не смотрит на него.

— А сейчас ты хочешь умереть?

Как она может сидеть так долго и неподвижно?

— Я не знаю. Вроде бы мне стало хуже. Я живу здесь, с тобой, оторванный от мира… Но ты заставляешь меня жить.

Она обернулась резко и сразу безошибочно поймала его взглядом:

— Я не заставляю тебя.

— Да, конечно.

Он прошелся из стороны в сторону, пытаясь оторваться от прицела её глаз. Ничего не вышло — она ждала объяснений. И он, смирившись, снова сел рядом.

— Ты меня не заставляешь специально. Но я смотрю на тебя и оттого хочу жить. Ну, или, по крайней мере, не хочу умирать.

— Значит, ты останешься здесь?

— Нет, мне не нравится жить здесь.

— Значит, ты уйдешь.

— Пока нет.

Он потряс головой. Так он окончательно её запутает — нужно говорить понятнее!

— Сейчас я хочу жить здесь и не хочу умирать. Но я не знаю, долго ли буду этого хотеть.

Она кивнула.

— Но мне здесь не нравится.

Она не отозвалась.

— Но мне нравишься ты.

Она слегка нахмурилась.

— Мне… — на секунду задумалась. — Мне нравятся плоды. И не нравится рыба. Но плодов мало, поэтому я ем рыбу тоже. Наверное, я понимаю. Тебе не нравится мой дом. Почему тебе нравлюсь я? Как это?

Пока он думал, как ответить, она заговорила снова:

— Есть рыба, а есть плоды — и ты выбираешь, что тебе нравится, а что нет. Есть день, а есть ночь. Мне не нравится день, и нравится ночь. Есть здесь, а есть море. Мне не нравится здесь, а в море я хотела бы жить, но не могу. Но как тебе могу нравиться я?

Он понял:

— Чтобы что-то нравилось, не обязательно делать выбор.

Она обернулась — лица было почти не разглядеть в темноте, но он и так вспомнил, какие большие и блестящие у неё глаза. Она ждала объяснений, как маленький ребенок, задающий вопросы о большой жизни.

— Когда ты жила здесь с мамой… Это было лучше, чем сейчас?

— С тобой лучше.

— А до меня? Как было лучше — с мамой или без неё?

— С мамой.

Она кивнула, сразу уловив суть.

— Значит со мной тебе лучше, чем без меня? Это значит, мне нравится мама?

— Думаю, ты её любила.

— Любила?

— Любить… Это значит, она тебе очень сильно нравилась.

— Значит, тебя я любить больше.

Его покрыла испарина. Конечно, ему не раз признавались в любви. Но никогда еще так просто.

И никогда еще так искренне.

Но понимает ли она, что такое любовь?

Ему вновь стало тошно.

— Что с ней случилось?

— С кем?

— С мамой.

— Она ушла жить в море.

Он усмехнулся.

— Тебе было плохо тогда? Когда это произошло?

Она задумалась, и он вспомнил, что не стоит спрашивать её о времени. Она очень странно его измеряет: сегодня, вчера, давно и всегда.

— Это произошло давно. — Он кивнул. — Мне было… — она медленно продолжала. — Плохо. Пришлось всё делать самой.

Он удивился:

— Только поэтому? А ты не грустила?

Она поняла это иначе:

— Я бы тоже хотела жить в море, но мне тяжело постоянно там быть. Наверное, маме не тяжело, раз