Лондон, июль 1877 года

Предсказывать будущее себе самой — значит накликать беду. Сэди Мун поняла это сызмальства, с того самого момента, когда Грэнни О’Рурк в первый раз посадила ее к себе на колени и объяснила, что, когда чай выпит, чаинки на дне чашки могут складываться в разные фигуры. Потом спросила ее, что девочка видит в своей чашке. Недолго думая Сэди сунула туда нос и внимательно вгляделась.

И разразилась слезами.

Ей привиделся гроб, и мать в гробу. А примерно через полгода мать умерла, оставив Сэди с двумя старшими братьями на попечение Грэнни.

Сейчас девушка почему-то не вспомнила о том, что попытка погадать себе чревата последствиями. Она рассеянно накрыла блюдцем свою чашку с остатками заварки и три раза перевернула ее туда-сюда, а потом заглянула внутрь.

Хватило одного взгляда. Звякнув тонким фарфором, Сэди резко поставила чашку на блюдце и по сиреневой скатерти отодвинула ее от себя как можно дальше к краю стола.

Ничего особенно удивительного она там не увидела. Чаинки сложились в сердечко, через которое пролегла трещина. Сама по себе такая картина вряд ли могла вызвать эту боль в груди. Однако Сэди стало не по себе.

Джек!

Его образ вдруг настолько явственно возник перед ее мысленным взором, что Сэди была готова поклясться, что он здесь, в шатре. Она даже почувствовала себя чуть ли не разочарованной, сообразив, что сидит одна-одинешенька.

Может, с ним что-нибудь случилось? Может, наклонная дорожка в конце концов довела его до гибели? Неожиданно возникшее живое ощущение его присутствия могло обозначать именно это. Но сама мысль, будто что-то в действительности может причинить зло Джеку — погубить Джека! — представлялась абсурдной. И гадание здесь ни причем. Дело было в том, что она уже в течение года постоянно думала о нем. И эта неотвязная мысль стала для нее как наказание за грехи. Лучше считать, что причиной все-таки является нечто потустороннее, а не ее собственные чувства.

…Снова до нее донеслись звуки бала. На какой-то момент девушка забыла, что только тонкая драпировка отделяет ее от нескольких сотен представителей английской аристократии. Цветастый, в цыганском духе расписанный шатер был неотъемлемым аттракционом проходившего празднества и одновременно служил ей укрытием. Здесь она не чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение, а у ее посетителей возникала иллюзия уединения.

В приватной обстановке люди становятся более словоохотливыми и менее напряженными. И их откровенность часто помогала Сэди расшифровывать послания, которые до нее пытались донести узоры из чаинок. В конце концов, это ведь не хрустальный шар, а всего лишь чай. Обыкновенный, незамысловатый, но — о! — такой правдивый чай.

Надо было заварить себе чаю. А то придут клиенты, и она будет никакая. Хотя лучше не заставлять их ждать. Потребуй с этих аристократов плату, и они будут нетерпеливо ходить за тобой, кусая за пятки, как комнатные собачонки в ожидании подачки. Предложи им что-нибудь бесплатно, и их терпению не будет предела.

Словно услышав ее мысли, в шатер проскользнула помощница и добрая подруга Индара, раздвинув края занавеса изящной, унизанной драгоценностями рукой.

— Ты готова? — спросила она низким мелодичным голосом, в котором звучали отголоски детства, проведенного в Индии.

Среди англичан существует предубеждение против индийской культуры, поэтому многие удивлялись тому, как Сэди может дружить с этой необузданной дикаркой. Но у них такое же отношение и к ирландцам, а у Сэди было не так много времени, чтобы всерьез разбираться в подобных глупостях. Индара пришла по объявлению, которое она опубликовала два года назад, пытаясь найти себе помощницу. Сэди не могла предложить большую оплату, но Индара не нуждалась в деньгах. Откровенно говоря, Сэди так и не поняла, почему она вообще откликнулась на ее объявление, но они понравились друг другу, быстро подружились и, в конце концов, стали жить под одной крышей.

— Вполне. — Она поднялась, взяла в руки чайник из тонкого фарфора и протянула его подруге — Принеси, пожалуйста, горячей воды.

Индара кивнула, и драгоценности в ушах и прическе сверкнули в свете лампы.

— Здесь душно. У тебя скоро перерыв?

— Один только что закончился.

Необычные, цвета морской волны, глаза подруги смотрели на нее с укором и заботой.

— Завари свежий!

Спорить было бессмысленно, поэтому Сэди просто улыбнулась.

Через тридцать пять минут я сделаю еще одну паузу. Обещаю. Пожалуйста, пригласи следующего.

Индара лишь кивнула, бережно удерживая чайник руками, сплошь в перстнях и кольцах. Ей на удивление удавалось сочетать роскошные фасоны английских платьев с украшениями выполненными лучшими индийскими ювелирами. Казалось, это были несоединимые вещи, но Индара заставляла их работать на контрасте. К примеру, на ее левой щиколотке тихонько позванивал браслет с колокольчиками, скрытый под волнами многочисленных юбок ее замысловатого вечернего платья из ярко-оранжевого шелка. Рядом с ней Сэди чувствовала себя тусклой и невзрачной, хотя на ней тоже было платье насыщенного фиолетового цвета с яркой малиновой отделкой. Наряд дополняла широкополая шляпка, украшенная фиолетовыми перьями. Все это вместе производило неизгладимое впечатление.

Подруга и помощница снова раздвинула занавеси и впустила в шатер следующую посетительницу, которая, входя, отпихнула Индару в сторону, как будто та была бродячей собакой. Индара не сказала ни слова, но, судя по выражению ее лица, она с удовольствием отплатила бы тем же. Но вместо этого искоса глянула на Сэди и поспешно вышла, чтобы принести воды.

— Ну, наконец-то! — Леди Гослинг резко выпрямилась. Вскинув руку к волосам, она принялась поправлять замысловатую прическу с множеством украшений и гребней, пострадавшую при соприкосновении с занавесом на входе в шатер. — Я ждала почти целый час!

Сэди склонила голову набок. Ее затейливая шляпка слегка сдвинулась, угрожая свалиться и нанести непоправимей урон с таким тщанием уложенной прическе.

— Было очень любезно с вашей стороны проявить такое терпение. Вы, конечно, привыкли к другому. — Она уже давно поняла, что, обращаясь с этими избалованными взрослыми детьми, лучше всего их вежливо журить. Сначала поблагодарить за снисходительность, а потом непринужденно дать понять, что Сэди не нуждается в их снисхождении и что оно ей вообще ни к чему. На такое обращение было невозможно обидеться, поэтому леди Гослинг не станет кипятиться и поднимать шум. А Сэди это доставляло примерно такое же удовлетворение, как если бы она предложила даме поцеловать себя в занывшую от долгого сидения задницу.

Леди Гослинг фыркнула, а потом оказала милость, изобразив раскаяние — мимолетное раскаяние, — и скользнула на стул, стоявший по другую сторону стола.