В ночь на третье марта 1937 года возле неприметного особняка в центре Парижа остановился почтовый рассыльный. Он поднялся на парадное крыльцо, позвонил.

Дверь отворила заспанная горничная. «Здесь проживает месье Марк Шагал? Ему срочная телеграмма».

Девушка была в нерешительности. Стоит ли беспокоить «непредсказуемого» хозяина среди ночи? Может, все-таки отложить вручение депеши до утра? Но когда горничная взглянула на обратный адрес, все сомнения сразу отпали. Она поспешно направилась в покои Шагала.

Телеграмма была из СССР.

Марк Шагал в 1925 году

Той же мартовской ночью 1937 года к перрону вокзала в Витебске подошел пассажирский поезд Минск-Ленинград. Из мягкого, еще пульмановского вагона на платформу спустился респектабельный мужчина средних лет, с дорожным саквояжем в руке. Жестом подозвал носильщика, спросил, как найти местное отделение НКВД. Носильщик расторопно объяснил, чутьем распознав высокое начальство.

Последние трамваи уже ушли в депо. И приезжий шел через спящий город пешком.

Витебский вокзал. 1930-е годы

Несмотря на глубокую ночь, он был уверен, что в НКВД не спят. Напротив, там вовсю кипит работа. Сейчас во всех отделениях НКВД, по всей огромной стране, кипит работа… Горячее времечко, хоть и первые, промозглые дни весны.

В помпезном здании областного НКВД действительно горели почти все окна. Человек с дорожным саквояжем прошел в кабинет начальника следственного отдела, старшего лейтенанта Горбалени. Представился: «Михаил Александрович Минкин. Помощник прокурора республики».

Горбаленя растерялся. Персону такого ранга в Витебском НКВД не ждали. Хотел было перейти на дружеский, доверительный тон, пошутить: мол, здрасьте, товарищ Минкин из города Минска! Но прикусил язык под ледяным взглядом высокого визитера.

А Минкин, кинув саквояж прямо на стол Горбалени, вяло сообщил, что срочно прибыл по личному распоряжению прокурора Белоруссии. И теперь именно он, Михаил Александрович Минкин, будет возглавлять расследование убийства, весть о котором уже докатилась до столицы республики.

Жертвой чудовищного, изуверского убийства был 83-летний заслуженный художник Белоруссии Иегуда (Юдель) Пэн.

Иегуда Пэн. Фото начала 1930-х годов

Минкин не мог еще знать в тот момент, что весть о случившемся докатилась к тому времени не только до Минска, но и до Парижа. Помощник республиканского прокурора по-хозяйски располагался в кабинете старшего лейтенанта Горбалени, явно намереваясь прилечь на кожаном диване. А в своей парижской квартире эмигрант Марк Шагал вскочил с постели, выронил из рук листок телеграммы. Он изменился в лице. Он не мог поверить написанному.

Иегуда Пэн, о трагической смерти которого только что узнал Марк Шагал, был самым первым учителем великого импрессиониста.

«Все. Больше меня с Россией ничто не связывает», – в сердцах бросил Шагал.

После этой страшной телеграммы из Витебска Шагал, отбросив последние колебания, принимает гражданство Франции.

До 1937 года он много мотался по свету, не решаясь вернуться в СССР, хотя, казалось бы, не так давно служил там комиссаром, карал и давил людей искусства во имя советской власти. Но незавидной была дальнейшая судьба многих приспешников новых властителей России!

Сначала Шагал хотел жить в Германии, ведь Берлин 20-х годов был Меккой для художников всех направлений. Но в 1933-м к власти в Германии пришли фашисты, и по приказу Геббельса была публично сожжена выставка картин Шагала, которую Гитлер, лично посетивший вернисаж, назвал «дегенеративным искусством».

Иное дело – Париж. Здесь Шагала сразу ждал триумф. «Гениальный русский импрессионист», «великий новатор в искусстве», – так именует его пресса и художественная общественность. Именно в Париже Шагал приобрел всю полноту славы, богатство, легионы поклонников и поклонниц. Его картины нарасхват среди парижского бомонда, за них платят чудовищные, неслыханные деньги.

Но нет на полотнах великого мастера сюжетов французской столицы. Европейские толстосумы выкладывают на аукционах десятки тысяч франков за картины с видами далекого, никому здесь неизвестного белорусского городка. Во всех работах Шагала так или иначе присутствует провинциальный Витебск, город юности художника.

Марк Шагал. Старый Витебск. 1914 год

Из блистательного Парижа тоскующая душа 50-летнего Шагала рвалась на те улицы и площади Витебска, которые сохранились в его памяти. И еще – он мечтал о встрече со своим первым учителем, Иегудой Пэном. В этом старике-художнике словно персонифицировалась любовь Шагала к своей родине.

Больше возвращаться было не к кому.

«Желаете прямо сейчас на место происшествия?» – спросил Минкина Горбаленя.

«Утром, – отрезал Минкин. – Сначала я хотел бы ознакомиться с материалами дела. Как его убили?»

«Сперва мучили, били обухом по голове, а потом перерезали горло, – пожал плечами Горбаленя. – Только напрасно вы беспокоились, ехали в такую даль. Мы уже арестовали убийц».

«И кто же они?» – спросил Минкин.

«Его невеста, – сказал начальник следственного отдела. – Вместе со всей ее семьей. Фамилия – Файнштейн. Они были родственниками Иегуды Пэна. Кстати, Михаил Александрович, Файнштейны уже во всем признались. Так что…».

Невеста престарелого Иегуды Пэна, «красавица, комсомолка» Неха Файнштейн, была центральной фигурой обвинения. Ее старшего брата Абрама арестовали как сообщника и непосредственного исполнителя убийства. Их мать Лея Файнштейн, ее муж Рувим и еще трое членов семьи сидели в подвале НКВД как организаторы и подстрекатели убийства. «Прямо целая семья убийц», – недоверчиво покачал головой Минкин.

Еще больше помощника республиканского прокурора поразило другое обстоятельство. Ведь убитому Иегуде Пэну было уже 83 года. А его невесте – всего семнадцать.