ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ

*

АНТОЛОГИЯ САТИРЫ И ЮМОРА РОССИИ XX ВЕКА

Серия основана в 2000 году

*

Редколлегия:

Аркадий Арканов, Никита Богословский, Игорь Иртеньев,

проф., доктор филолог, наук Владимир Новиков,

Лев Новоженов, Бенедикт Сарнов, Александр Ткаченко,

академик Вилен Федоров, Леонид Шкурович

Главный редактор, автор проекта

Юрий Кушак

Оформление переплета — Лев Яковлев

Использованы фотоматериалы из личного архива автора

© Сарнов Б. М. Автор вступ. статьи, 2002

© Мороз Э. С., Кушак Ю. Н. Составление, 2002

© ООО «Издательство «Эксмо», 2002

«Затоваренная бочкотара»

как явление стиля

Под «затоваренной бочкотарой» я тут подразумеваю не знаменитую повесть молодого Василия Аксенова, а само это словосочетание, ставшее ее заглавием.

Один русский писатель, покинувший родину примерно в то же время, что и Аксенов, писал — не без некоторой ностальгической нежности:

«…Мы приехали оттуда, мы только что из этой страны, подарившей миру слово «советский.: мы еще помним ее запахи, вкус ее хлеба, синюю кромку леса на дальнем горизонте, дожди, чмоканье луж и сосущую сердце дорогу… Мы еще не забыли русский язык, не те кудрявые словеса, вычитанные из Даля, а ржавый, царапающий уши и горло язык подворотен, язык бюрократии и уголовного мира, язык, в который ушли, как в трясину, десять веков русской литературы и который точно позавчера появился на свет; язык людей, о которых трудно сказать, кто они: ни рабочие, ни крестьяне, ни народ — ни то ни се». (Борис Хазанов. «Миф Россия».)

Судя по всему, возможности этого языка автор расценивает крайне низко. Во всяком случае, трудно себе представить, чтобы он мог рассматривать этот язык как материал, сколько-нибудь пригодный для художественного творчества. В самом деле: можно ли создать нечто художественное на уродливом псевдоязыке, который «точно вчера появился на свет» и в который «ушли, как в трясину, десять веков русской литературы»?

Молодой Аксенов исходил из прямо противоположного убеждения. И уродливое словосочетание вульгарного советского «новояза» (вот эта самая «затоваренная бочкотара»), демонстративно вынесенное им тогда в заглавие своей новой повести, можно рассматривать как своего рода эстетический манифест.

Именно вот этот уродливый «новояз» он превратил в одну из самых ярких красок своей художественной палитры.

«Я совсем атрофировал к нему отцовское отношение». — говорит один из персонажей той самой «Затоваренной бочкотары».

Про сыновей другого ее персонажа автор сообщает ним:

«Они давно уже покинули отчие края и теперь в разных концах страны клепают по хозрасчету личную материальную заинтересованность».

А вот как разговаривают — в той же «Затоваренной бочкотаре» — интеллигентная учительница Ирина и ее возлюбленный Глеб:

«— Давай и мы посвятим себя науке, Глеб, отдадим ей себя до конца, без остатка…

— Хорошая идея, Иринка, и мы воплотим ее в жизнь…

— Скажи, Глеб, а ты смог бы, как Сцевола, сжечь все, чему поклонялся, и поклониться всему, что сжигал? — спросила Ирина».

И сам автор, сообщая нам о различных поступках и намерениях этих своих персонажей, тоже пользуется теми же словесными «шлакоблоками», иронически переосмысленными штампами того же советского «новояза»:

«Шустиков Глеб с Ириной Валентиновной отправились на поиски библиотеки-читальни. Надо было немного по-штудировать литературку, слегка повысить уровень, вырасти над собой».

Язык, как видите, тот самый, «царапающий уши и горло». о котором говорит в процитированном мною отрывке Борис Хазанов, — причудливая смесь языка подворотен («клепают»), бюрократии («хозрасчет», «материальная заинтересованность»), готовых газетных клише («отдадим ей себя, без остатка», «воплотим ее в жизнь») и дурно усвоенных оборотов высокой интеллигентской речи («…как Сцевола, сжечь все, чему поклонялся, и поклониться всему, что сжигал»).

Но ведь и люди у Аксенова тоже — те самые, «о которых трудно сказать, кто они: ни рабочие, ни крестьяне, ни народ — ни то ни се». Именно вот этих деклассированных, люмпенизированных людей и сделал он своими героями. А можно даже и расширить это определение, сказав, что главный его герой — вся наша люмпенизированная советская жизнь, наше насквозь люмпенизированное советское общество.

Этот причудливый социальный феномен Аксенов увидел и изобразил с неожиданно глубоким для сравнительно молодого писателя осознанием его природы.

Посмотрите, как быстро «закорешились» в этой его повести спившийся, сошедший с круга, деклассированный шоферюга Володька Телескопов и «рафинированный интеллигент» Вадим Афанасьевич Дрожжинин — научный консультант «в одном из внешних культурных учреждений».

Ситуация, казалось бы, совершенно немыслимая! Но на самом деле очень даже мыслимая, поскольку англизированный сноб Дрожжинин («безукоризненное англичанство, трубка в чехле, лаун-теннис, кофе и чай в «Национале») по сути своей — такой же люмпен, как Володька Телескопов, что автор блистательно обнажает посредством виртуозной словесной игры.

«Вот и сейчас, — рассказывает он нам о смутном душевном состоянии Вадима Афанасьевича, — после двухнедельных папиных поучений и маминых варенцов с драниками, после всей этой идиллии и тешащих подспудных надежд на дворянское происхождение…»

Эта, в сущности, неграмотная фраза о подспудных надеждах его героя на дворянское происхождение (надеяться можно на возведение в дворянское достоинство, но надеяться на дворянское происхождение невозможно: дворянское происхождение — оно либо есть, либо его нет, а уж если нет, так и не будет), — эта неграмотная фраза, в сущности, — фрейдистская проговорка: надеждой не на то, что его вдруг сделают дворянином, тешит себя Вадим Афанасьевич, а мечтой о том, чтобы навсегда откреститься, отмежеваться от своей крестьянской родни, от этих маминых варенцов с драниками и слепить, состряпать cent какое-никакое, пусть липовое, фальшивое, но — «благородное» родословное древо.

Сейчас, без малого сорок лет спустя, трудно понять. Почему на ранние повести Аксенова обрушился такой яростный поток официального государственного неприятия. Ведь до диссидентских, «антисоветских» его романов («Ожог», «Остров Крым») было еще ох как далеко. К родной советской власти молодой Аксенов был вполне лоялен, на устои официальной советской идеологии не покушался.

Зачем же в таком случае понадобилось Первому Человеку Государства неистово материть молодого писателя с высокой (самой высокой) партийной трибуны, под злобный рев и улюлюканье подлаивающих ему