Рука не дрожит, а сердце не стучит. Понимает, какой момент. Вот он крест! Отлично! Как ты ни сопротивлялся, я свел вас, наконец, вместе – крест и перекрестие прицела. А говорят, это не одно и то же…

Послушный движению руки крест двинулся чуть влево и сместился с красного цвета на белый. Где-то здесь, под воротником застегнутой наглухо яркой куртки, безостановочно работает кадык. Словно накапливает все эмоции перед спуском с горы.

Что ж, кадык – так кадык. Это проще, чем лоб. Так даже спокойнее, потому что не упираешься взглядом в его глаза. Хотя куда тут «упрешься» на расстоянии почти двух километров. Крест тем не менее поплыл вверх. Остановился на двух бледных обескровленных полосках губ, затем проскочил мимо двух черных дыр над ними и резко метнулся вправо, все-таки упершись в нечто совсем еще живое, прыгающее вверх-вниз.

Это его зрачок.

Вот мы и сошлись с тобой, глаза в глаза. Теперь скорее! Еще секунду-другую, и их закроет зеркальная броня солнцезащитных очков, в которых уже ликует утреннее солнце.

Или все же отчалим, пожалуй, вниз. Туда, где кадык.

Он отвел руку в сторону и на какое-то мгновение вновь обрел мир таким, каким он был. Белоснежный горный склон усыпан разноцветными фигурками. Можно бы и самому скатиться вниз. Показать класс! Но нет, сейчас не время.

Здесь его не ищут. Здесь пока спокойно. Впрочем?! Волноваться? Пуля давно в стволе. Только спустить курок…

Курок… Кто бы мог представить, что сын приличных родителей, комсомолец, коммунист, примерный воспитанник своей страны будет целиться в живую мишень, чтобы навсегда стереть ее с лица земли?!

Это просто никогда не могло произойти на его земле, которая совсем недавно была одной шестой частью суши, матерью исторически совестливых людей. Но, увы, на его глазах она усыхала как старая шагреневая кожа. Усыхала жестоко и, что самое страшное, неизвестно, когда и чем этот процесс закончится.

Но если бы его земля потеряла только масштаб! Увы, она потеряла и совесть, и стыд. Такое могло произойти только на другой планете или звезде, в каком-то ломаном-переломаном мире, но только не здесь, не с ней, не с ним, не с нами.

И тот, что сейчас под крестом прицела, тоже виновник этого вселенского срама.

Какая все-таки прекрасная штука месть. Так бы и наслаждаться. Еще и еще.

Что он делает? Ведь только что он был один. Откуда взялись все эти люди? Я не вижу его! Я его потерял!

Вот и все. Кончено! Кончено! Кончено…

Железная дверь заскрежетала в тон его обреченным мыслям и с душераздирающим лязгом захлопнулась. Денис как мешок упал на койку и в отчаянии забарабанил по тому предмету, который исполнял роль подушки.

Все кончено.

…В освобождении отказано. Вот и весь разговор.

Десять минут назад начальник колонии объявил ему то, в чем Денис, по каким-то едва уловимым нюансам последних двух-трех дней, уже и так не сомневался.

Сомневался? Не сомневался?

Не в силах дальше сдерживать эмоции, он уткнулся в пропахшую прелостью подушку. Здесь не принято плакать. Да и Данист никогда ничего подобного себе не позволял. Тюрьма этого не любит. Хорошо, что сокамерника сейчас нет, – куда-то увели, может, даже намеренно. Одному легче.

Денис перевернулся на спину. Перед глазами вновь всплыла физиономия – нет, не начальника, объявившего дурную весть, – а всего лишь того улыбчивого, во всю крокодилью пасть, надзирателя, который вел его назад.

– Ну, шо, дантист, команда «з вэшами на выход» малэнько откладуется? Придэтся ще долго мэнэ с тобой маэтця. Молодчина, шо не хлюндишь.

Надзиратель сладко зевнул так, что хрустнули челюсти, способные за пару-другую минут перемолоть шмат сала.

– Значит, еще подывимся на тэбэ, дантист, – с нескрываемой радостью добавил он.

«Еще бы! Такого „сладкого“ заключенного судьба подбрасывает далеко не всякому», – не сдержал улыбку Денис.

– Когда вы, гражданин прапорщик, запомните мою фамилию? Данист, а не дантист, – без особой злобы сказал заключенный под номером 1313 и, привычным движением поправив на переносице очки, убрал руки за спину. – Ведите в камеру.

– А ты мэнэ не учи, урка. А то подам рапорт, шо опять нарушаешь режим.

«Не отвечай. Молчи!» – Что было силы, Данист прикусил губу.

– Руки за спину. А то…

Все кончено! Все кончено!

…А ведь с каким наивным замиранием сердца шел навстречу судьбе. Чем черт не шутит?! Может, еще освободят. Как же?! «Освободят»!

– Молва прошла, шо ебиляр ты у нас ноне. Ровно полсроку отмотал! Верно, поздравить тэбэ начальство желают… Шампаньским, – ехидно, но и незлобно подковырнул за спиной надзиратель. – Тэбэ сурпрыз ждэ…

Хороший у них учет. Даже у надзирателей. А этот просто дурень. Кому напоминает?! Да он с точностью до дня, часа, минуты знает, сколько уже отсидел! Действительно, истекли четыре года из тех восьми с половиной, которые отмерил ему суд. Хоть и медленно за решеткой течет время, но оно все-таки течет, как и любое время.

Заключенный даже не заметил, что почти дословно процитировал строки Аполлинера. Поэт написал их в тюрьме, угодив туда тоже по надуманному обвинению. Вот уж действительно, от сумы и тюрьмы не зарекайся. Будь ты даже трижды гений.

Сцепив, как предписано порядком, руки за спиной и медленно ступая по мерзкому, затертому до белизны полу, Денис обреченно вглядывался вперед в надежде именно в конце этого угрюмого, как в фильме «Зеленая миля», коридора увидеть свою судьбу. Любая дорога, в конце концов, куда-то да приводит.

Увы, эта вела только во мрак.

Слава богу, не на электрический стул. Как в кино. И то, наверное, потому, что в стране просто нет смертной казни. Мораторий. А вскоре, может, введут, если так все пойдет. И по боку всякие там европейские ценности.

Сколько раз, проходя этим тюремным коридором, он всерьез подумывал, что, может, было бы лучше, приведи его этот трухлявый настил, наконец, на плаху. Или того проще: решить бы все самому. Сунуть голову в петлю, и конец мучениям. Надо лишь смочить ржавой водой из камерного крана простыню и потуже скрутить ее…

Но предательскую мысль незамедлительно догоняла другая, как ни странно, гораздо более страшная и обидная: как тогда быть с ореолом несгибаемого политического борца, которым, не спрашивая его согласия, наградили некоторые горячие головы. Спросил бы кто, нужен ли ему этот ореол?!

Перестройка, словно торговец на базаре, «выбросила» на прилавок совершенно новый товар: не только новоявленных бизнесменов, кооператоров, банкиров, заводчиков, фермеров… Денис на ходу вспоминал, не забыл ли еще кого, имея в виду конкретных людей, чьи лица всплывали в памяти. Но разве всех и вся упомнишь? Да и не в этом соль. Главное, что теперь уже сказочно давняя, горбачевская перестройка налепила, наряду с прочими, воз и маленькую тележку доморощенных политиков. Цирк, и только. Вчера колбасный вязальщик – сегодня депутат. Или того круче: вчера уголовник, а наутро трибун, борец за народное счастье.