Спасти огонь: [роман] 

Гильермо Арриага

Посвящается моим родителям, Карлосу Арриаге Алариду и Амелии Хордан Сусилье, зачинателям огня

Salvar el fuego

Guillermo Arriaga

В конечном счете внутри бюрократизированных буржуазных обществ взрослый — это тот, кто довольствуется неполноценной жизнью, чтобы не бросаться навстречу смерти. Секрет молодости, однако, состоит вот в чем: жизнь означает риск смерти, яростная воля к жизни означает стремление к трудностям.

Что бы я спас из огня, если бы у меня случился пожар? Я бы спас огонь.

Я давно сгорела, язвы покрыли меня снаружи и внутри, а твой сын стал для меня водицей — я ждала от него детей, земли, здоровья; но тот, другой, был темной рекой под ветвями, он подбирался ко мне, шелестел камышами, напевал сквозь зубы. Я бежала подле твоего сына, водяного холодного мальчонки, а тот, другой, насылал на меня птиц сотнями, и они заграждали мне путь и рассыпали иней на мои раны несчастной увядшей женщины, женщины, оглаженной огнем.

Я не умею любить вполсилы, я не умею жить ложью.

Эта страна делится надвое: на тех, кто боится, и тех, кто в ярости.

Вы, буржуи, боитесь.

Боитесь лишиться своих драгоценностей, дорогих часов, мобильников.

Боитесь, что ваших дочерей изнасилуют.

Боитесь, что ваших сыновей похитят.

Боитесь, что их убьют.

Вы живете в темнице собственного страха.

Вы заперлись в своих бронированных машинах, в своих ресторанах, клубах, в своих тупых торговых центрах.

Окопались.

Оцепенели от страха.

А нами движет ярость.

Мы всегда в ярости.

У нас ничего нет.

Наши дочери рождаются изнасилованными.

Наши сыновья рождаются похищенными.

Мы рождаемся без жизни, без будущего, без всего. Но мы свободны, потому что мы не боимся.

Да, мы растем в грязи и дерьме, да, вы переплавляете нас в своих тюрьмах, да, в конце концов мы оказываемся в ваших моргах неопознанными трупами. Ну и пусть. Нам все равно.

Мы свободны.

Мы можем питаться отбросами, дышать тухлым воздухом канализации, пить мочу, нырять в сточные воды, страдать поносом, дизентерией, тифом, сифилисом, спать на навозе, вонять потом, землей, смертью — неважно, нам все нипочем.

Вы с вашими рыхлыми Телесами, с вашими мягкими мозгами и минуты не протянете за пределами своего страха.

И сколько бы ваши полиция и армия нас ни истребляли, мы не сдадимся. Нас не возьмешь. Мы размножаемся, как крысы. Уничтожат одного — на смену ему придут тысячи. Мы выживаем на свалках. Прячемся в норах.

Вы с ума сходите от горя, если теряете хоть одного своего. До усрачки боитесь даже слова «смерть». А мы нет. Мы свободны. В нас нет страха. Одна ярость. И свобода.

Хосе Куаутемок Уистлик

Заключенный № 29846-8

Мера наказания: пятьдесят лет лишения свободы за убийство, совершенное неоднократно

По проспекту бежит женщина. Несется огромными скачками. Преследователи отстают. В руке у женщины револьвер. Посреди улицы стоит целая семья. Не замедляя бега, женщина старается спрятать револьвер. Прижимает к бедру. Стоящая спиной старушка вдруг отступает вправо. Женщина на бегу отпрыгивает вбок, но все равно сшибает старушку. Та падает на спину. Женщина выкрикивает «простите!» и бежит еще быстрее. Старушкин родственник возмущенно кричит ей вслед: «Дура!» Женщина оборачивается. Преследователи превратились в крошечные точки. Они ее не догонят. У них не такие сильные ноги, как у нее. Она не сбавляет скорость. Нельзя останавливаться. Нельзя. «Если нас накроют, уходи переулками», — сказал он. Там будет безопасно. Если затеряться в тесном лабиринте улочек. Она бежит дальше. Шаг у нее широкий, какой и должен быть у высокой, мускулистой, атлетически сложенной женщины. Вдали маячат узкие проулки. Туда ей нужно попасть, чтобы спастись. Она задыхается. Потеет. За ней гонятся, хотят убить. Несколько минут назад совсем рядом с ней гремели выстрелы. Две пули попали в машину, мимо которой она пробегала. Другие пролетели над головой. Потому что преследователи целились в голову. Чтобы женщина рухнула как подкошенная. Как рухнул убитый ею. Это было похоже на вспышку молнии. Он возник из ниоткуда и направил на нее ствол. Но она оказалась быстрее. Даже не целилась. Просто подняла револьвер и выстрелила. Попала в шею. Кровь прыснула на белую стену. Женщина видела, как он упал замертво. Пугаться или раскаиваться было некогда. Она бежит дальше. Унидад-Модело, квартал, где вырос он, всего метрах в шестидесяти. Там она оторвется от них. Надо поднажать. Переулок все ближе. Она рвется туда, но вдруг раздается выстрел. Она падает, откатывается под дерево, замирает. Пуля вошла в грудь и раздробила грудину. Женщина смотрит на рану. По футболке кругом растекается кровь. Женщина пытается приподняться. Не получается. Хватается за ветку, повисает на ней, но ветка выскальзывает из рук. В легких жжет. Она кашляет кровью. Подбегает человек с пистолетом. Она оглядывается в поисках своего револьвера. Револьвер валяется в нескольких шагах. Человек наводит на нее пистолет, целится в глаза: «Добегалась, сука».

Если вдуматься, моя жизнь начала меняться с того дня, когда Эктор позвал нас к себе в Тепостлан: «Приезжайте, Марина, в субботу. Будут Артеага, Мими, Клаус, Лаура с бойфрендом, Альхуре, Рувалькаба, Сеси, Хулио, ну и, может, еще кто-то впишется». Я приняла приглашение, хотя точно знала, что Клаудио возбухнет. Он терпеть не мог моих дружков-хиппарей, точнее, гениев недоделанных, по его словам. Ему с ними было скучно, не о чем разговаривать. Клаудио считал, что хороший фильм — это смешной фильм, простецкая комедия, «чтоб забыть про геморрой на работе». Длинные медленные картины, снятые Эктором, его не вдохновляли. «Скучнее нарочно не придумаешь», — ныл он, и неважно, чего они