Берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие. Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы. Посему, что вы сказали в темноте, то услышится во свете; и что говорили на ухо внутри дома, то будет провозглашено на кровлях.

Лука 12:1–3

Я побывал во многих городах и могу с полной уверенностью утверждать, что ни в одном из них нет таких удивительных кладбищ, как в Париже. Здесь они совершенно другие и в отличие от немецких кладбищ вовсе не производят на посетителей того жуткого, зловещего впечатления, к которому мы привыкли, скорее наоборот. Возможно, потому, что французы лучше заботятся о мертвых, а каждый школьник здесь знает, что, к примеру, Эдгар Дега похоронен на Монмартре, а Мопассан и Бодлер – на Монпарнасе.

С бульвара Менильмонтан можно попасть на кладбище Пер-Лашез – так называется самое большое и самое красивое кладбище Парижа. Свое необычное название оно получило благодаря Пьеру Лашезу, исповеднику Людовика XIV.

Наряду с Эдит Пиаф[1], Джимом Моррисоном[2]и Симоной Синьоре[3]здесь похоронены Мольер, Бальзак, Шопен, Бизе и Оскар Уайльд. Где именно? Об этом вам охотно поведает один из смотрителей и тут же предложит купить за несколько франков план кладбища.

В ясные солнечные дни, особенно весной и осенью, множество людей отправляются в паломничество к могилам своих кумиров. Среди посетителей нетрудно узнать тех, кто приходит в первый и, возможно, в последний раз, а также появляющихся здесь регулярно. Некоторые из них приходят каждый день, чаще всего в одно и то же время, и совершают в память об умерших свой особый, имеющий только для них значение ритуал.

Если вы захотите на собственном опыте убедиться в правдивости данного утверждения, то будьте готовы приходить на кладбище Пер-Лашез много дней подряд в одно и то же время. Что я, собственно говоря, и делал. Сначала без какой– либо определенной цели, и уж во всяком случае, даже не надеясь узнать одну из самых захватывающих историй, когда-либо слышанных мною.

Уже на второй день я обратил внимание на хорошо выглядевшего для своих преклонных лет мужчину, стоявшего у надгробного камня с лаконичной надписью «Анна 1920–1971». Прокручивая в памяти события тех дней, могу сказать, что мой интерес был вызван по большей части экзотическим оранжево-синим цветком в руке незнакомца, ведь я уже успел на собственном опыте убедиться: необычный цветок часто скрывает за собой необычную историю. Как раз по этой причине я был просто обязан заговорить с пожилым мужчиной.

К моему величайшему удивлению, незнакомец оказался немцем, живущим в Париже. Он говорил крайне неохотно, я бы даже сказал, настороженно, отвечая на мой вопрос относительно того экзотического цветка (речь шла о цветке райской птицы[5], который еще часто называют стрелицией). На следующий день, при нашей повторной встрече, уже я оказался в роли отвечающего на вопросы, потому что незнакомец начал настойчиво меня расспрашивать, и прошло довольно много времени, прежде чем он поверил, что и задал свой вопрос исключительно из любопытства, присущего большинству писателей, а не выполняя поручение неких личностей.

Такое отношение незнакомца к совершенно, казалось бы, безобидному вопросу укрепило мою уверенность в том, что на этой необычной ежедневной церемонией на кладбище Пер-Лашез скрывается нечто большее, чем просто трогательный жест. Хотя я уже представился незнакомцу, свое имя он мне сообщить не торопился, что, однако, не помешало мне пригласить его поужинать в ресторане моей гостиницы – конечно же, если у него есть время. Последнее замечание заставило его усмехнуться, и он тут же ответил, что у мужчин его возраста времени предостаточно, а поэтому он принимает приглашение.

Должен признаться, в тот момент я не особо верил в то, что незнакомец сдержит свое обещание. Мне казалось, он согласился с одной целью – поскорее избавиться от моих назойливых расспросов. Представьте мое удивление, когда в условленное время мужчина появился в ресторане «Гранд-отель» и девятом округе[6], где я жил, и, присев за мой столик, достал старый иллюстрированный журнал, который тут же привлек мое внимание.

Казалось, незнакомец намеренно положил передо мной журнал, а затем начал с упоением рассказывать о красотах Парижа. С моей точки зрения, это чистейшей воды садизм, ведь подобные ситуации могут стать для таких любопытных людей, как я, настоящей мукой и причинить почти физическую боль. Каждый раз, когда я предпринимал попытку перевести разговор на столь интересовавшую меня тему, мой собеседник тут же вспоминал еще одну достопримечательность, которую, по его мнению, обязательно должен был посетить гость города. Лишь позже я понял, что незнакомец боролся с собой и со своими сомнениями, не отваживаясь довериться мне и рассказать свою историю.

Я совсем было потерял всякую надежду, как вдруг мужчина взял в руки иллюстрированный журнал, раскрыл где-то посередине и пододвинул ко мне со словами:

– Это я. Если точно, это был я. Еще точнее – это должен был быть я.

Незнакомец пристально смотрел на меня.

Выражение моего лица в то время, когда я внимательно изучал журнал, наверняка доставляло моему собеседнику настоящее удовольствие. Я чувствовал на себе его пристальный взгляд, словно незнакомец ожидал услышать возглас удивления. Но ничего подобного не произошло. В статье речь шла о репортере этого журнала, погибшем во время войны в Алжире. На нескольких страницах были помещены фотографии, рассказывающие о его жизни, а на последней – ужасно изуродованный труп. Должен признаться, я был растерян.

– Вы этого все равно не поймете, – наконец сказал незнакомец. – Прошло довольно много времени, прежде чем я сам разобрался, что к чему. Можете быть уверены, история, которую я собираюсь рассказать, – самая невероятная из всего слышанного вами до сих пор.

Я попытался было возразить, что за свою жизнь мне приходилось иметь дело с множеством непостижимых вещей, поскольку заурядные, обыденные события довольно редко обращают на себя внимание писателя. Дабы не показаться голословным, я тут же коротко рассказал о парализованном монахе, который, сидя в инвалидном кресле, поведал мне историю своей жизни и довольно убедительно объяснил, что именно заставило его попытаться свести счеты с жизнью, выбросившись из окна здания в Ватикане. Эту историю я описал в своей книге «Сикстинский заговор», но еще до выхода книги в свет парализованный монах исчез из монастыря. Отвечая на мои расспросы, аббат настаивал, что монаха в инвалидном кресле в его монастыре никогда не было. Должен заметить, мне это показалось более чем странным, ведь я провел не один день, разговаривая с пропавшим.