Отсюда, и в Страну Безумия

Эду и Кэрол Горман,

Оттуда, и в страну Сердца

С бесконечной любовью

После всех этих лет.

О, темнота темнота темнота! Они все идут в темноту…

Т. С. Элиот. «Ист-Коукер»[1]

Как медленно крадется тень, но когда приходит срок, как быстро опускаются тени. Как быстро! Как быстро!

Хилейр Беллок. «О солнечных часах»

В тот четверг Эрл Блэндон, бывший американский сенатор, озлобленный и пьяный, прибыл домой в четверть третьего утра с новой татуировкой: ругательством из двух слов — синими печатными буквами — появилось на среднем пальце правой руки. Именно этот поднятый палец Эрл — чуть раньше, в коктейль-холле — показал еще одному посетителю, который не говорил на английском и прибыл из глубинки третьего мира. Судя по всему, на родине этого господина еще не знали смысла такого вот оскорбительного жеста, несмотря на множество голливудских фильмов, в которых многочисленные киноидолы демонстрировали этот самый палец. Собственно, невежественный иностранец воспринял поднятый палец как дружественное приветствие, а потому принялся кивать и улыбаться. От злости Эрл выскочил из коктейль-холла и направился в ближайший тату-салон, где не последовал совету игольных дел мастера и в сорок восемь лет впервые в жизни украсил тело татуировкой.

Когда Эрл широкими шагами вошел в вестибюль «Пендлтона» — он жил в доме, построенном по эксклюзивному проекту, — ночной консьерж, Норман Фикксер, приветствовал его по имени. Норман сидел на высоком стуле за стойкой по левую руку от входной двери. Перед ним лежала раскрытая книга, и выглядел он словно кукла чревовещателя: широко посаженные синие, остекленевшие глаза, глубокие морщины на лице, прямо-таки шрамы, голова, склоненная под странным углом. В черном, сшитом на заказ костюме, накрахмаленной белой рубашке и галстуке-бабочке, с белым платком, расцветающим над нагрудным карманом пиджака, Норман смотрелся слишком уж нарядно в сравнении с двумя другими консьержами, которые работали в утренней и дневной сменах.

Эрл Блэндон Нормана не жаловал. Не доверял ему. Консьерж слишком уж старался. Выказывал излишнюю вежливость. Карл не доверял вежливым людям, которые очень уж старались. Обычно выяснялось, что они что-то скрывали. Иногда тот факт, что они агенты ФБР, прикидывающиеся лоббистами с чемоданом, набитым деньгами, испытывающими глубокое уважение к могуществу сенатора. Эрл не подозревал Нормана Фикксера, что тот — агент ФБР, но нисколько не сомневался, что Норман далеко не так прост, как могло показаться с первого взгляда.

На приветствие Нормана Эрл ответил мрачным взглядом. Хотел поднять средний палец с новенькими, только что вытатуированными буквами, но сдержался. Оскорблять консьержа — идея не из лучших. После этого могла пропадать почтовая корреспонденция. Или костюм, которого ты ждал из чистки в среду, передавали в твою квартиру неделей позже. С пятнами от пищи. Хотя он ощутил бы глубокое удовлетворение, показав палец Норману, но, чтобы потом полностью загладить вину, пришлось бы в два раза увеличить обычный денежный подарок на Рождество.

Вот почему Эрл лишь мрачно глянул через вымощенный мраморными плитами вестибюль, а палец с буквами остался зажатым в кулак. Он миновал внутреннюю дверь, замок которой Норман открыл нажатием кнопки, вошел в общий коридор, повернул налево и, облизывая губы в предвкушении стаканчика на ночь, направился к северному лифту.

Квартира Эрла находилась на третьем, последнем, этаже здания. Окна выходили во двор, никакого городского пейзажа, но располагалась квартира так удачно, что он с полным правом называл ее пентхаусом, тем более что жил в престижном «Пендлтоне». Когда-то Эрлу принадлежало поместье площадью в пять акров с особняком на семнадцать комнат. Но и поместье, и другие активы пришлось продать, чтобы оплатить безумные гонорары криминальных адвокатов, высасывающих всю кровь, типов со змеей вместо сердца, лживых, достойных того, чтобы гореть в аду.

Двери лифта закрылись, кабина начала подниматься. Эрл разглядывал разрисованную художником верхнюю часть стен — над белыми нижними панелями — и потолок. Синешейки весело летали под плывущими по небу облаками, золотистыми от солнца. Иногда, к примеру, как сейчас, жизнерадостность картинки и веселье птиц казались надуманными, агрессивно навязываемыми, и Эрлу очень хотелось взять баллончик с краской и уничтожить труды художника.

И он мог бы это сделать, если бы не камеры в коридорах и в лифте. Но хозяева дома восстановили бы небесную панораму, слупив с него стоимость работы. Крупные суммы денег больше не приносили ему в чемоданах, саквояжах, конвертах из плотной бумаги, пакетах для продуктов, коробках из-под пончиков, не приклеивали липкой лентой к телам дорогих девушек по вызовам, которые приходили в длинных кожаных пальто на голое тело. Нынче этому бывшему сенатору так часто хотелось уничтожить то или другое, что ему приходилось постоянно контролировать себя, чтобы, заплатив потом по счетам, прямиком не отправиться в богадельню.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть этих синешеек, наслаждающихся полетом под лучами теплого солнышка. Когда кабина поднималась мимо второго этажа, температура воздуха в одно мгновение резко упала, наверное, градусов на двадцать, и глаза Эрла тут же раскрылись. Он в изумлении завертел головой, потому что его более не окружали пташки, небо и облака. И камера наблюдения куда-то подевалась. Вместе с нижними белыми панелями. Его ноги более не стояли на мраморных плитах. В потолке, теперь из нержавеющей стали, круглые панели из непрозрачного материала светились синим. Стальными стали стены, двери, пол.

Прежде чем пропитанный мартини мозг Эрла Брэндона смог полностью осознать и принять трансформацию лифта, кабина перестала подниматься и рухнула вниз. Желудок Эрла взлетел к горлу, потом опустился. Его качнуло, но, схватившись за поручень, ему удалось удержаться на ногах.

Кабина не дрожала и не покачивалась. Не гудели тросы. Не лязгали противовесы. Не слышалось скрипа роликов, катящихся по направляющим. Словно в скоростном лифте, кабина плавно неслась вниз.

Ранее панель управления — с кнопками четырех этажей: подвала, первого, второго и третьего — располагалась справа от дверей. Она осталась на прежнем месте, только кнопок с этажами прибавилось. Нижняя маркировалась тройкой, далее следовали «2», «1» и «П», выше — новые кнопки, от «1» до «30». Даже трезвым он пришел бы в недоумение. Кнопки вспыхивали одна за другой, все выше и выше («7», «8», «9») — кабина падала. Он никак не мог спутать подъем со спуском. Кроме того, «Пендлтон» возвышался над землей лишь на четыре этажа, и только три отводились под квартиры. Этажи, представленные на этой панели управления, должно быть, находились под землей, ниже подвала.