Римские обыватели зализывали раны, нанесенные им вандалами Гусирекса, а потому практически не заметили конных варваров, спокойно проехавших по мощеным улицам города. Варваров было немного. Две тысячи закованных в железо готов без труда разогнали три десятка вагилов, выставленных для охраны, и почти без помех заняли императорский дворец. Дворец во время минувших трагических событий был разграблен подчистую, однако продолжал оставаться в некотором роде символом власти. Так, во всяком случае, казалось Эмилию, потрясенному наглостью готов, превративших обитель римских владык в конюшню для своих лошадей. Сенатор ринулся на Капитолийский холм с горячим желанием пробудить доблесть в сердцах почтенных мужей. Увы, патрикии, облаченные в белоснежные тоги, не рискнули собственноручно изгнать из города и дворца утомленных долгим переходом готов. Тем не менее они все-таки приняли единственно возможное, по мнению Скрибония, решение и отправили в величественное здание, построенное еще при императоре Юлиане, делегацию в составе двух сенаторов, одного префекта анноны и одного комита свиты. Достойные римские мужи были так напуганы, что не осмелились выделить им для сопровождения вагилов. Для посланцев Римского Сената в городе не нашлось ни лошадей, ни приличных колесниц. Лошадей пустила под нож голодающая чернь, а колесницы были приведены в негодность вандалами, ободравшими их позолоченные украшения. После ухода вандалов в Вечном Городе верховодили головорезы, поднятые кровавой волной с городского дна, а потому вечерние прогулки становились небезопасны. Впрочем, префекта анноны Афрания два дня назад ограбили среди бела дня напротив Одеона, на глазах у многочисленных свидетелей, равнодушно наблюдавших, как с достойного мужа сдирают тогу и украшения. Афраний буквально вибрировал от возмущения, когда рассказывал своим спутникам об этом прискорбном во всех отношениях происшествии.

— Могли и убить, — вздохнул Скрибоний и скосил выпученные с рождения глаза на триумфальную арку императора Трояна, где как раз сейчас кучковались подозрительные по виду люди.

У сенатора Эмилия брать было нечего. Вандалы настолько старательно обчистили его дом, что там, кроме голых стен, не осталось практически ничего. Гордому патрикию пришлось обращаться за помощью к высокородному Туррибию, иначе ему скоро нечем было бы прикрыть срам. И надо отдать должное бывшему комиту тайных агентов императора Гонория, он не бросил старого знакомого в беде и предложил ему на выбор целый ворох одежды, достойной императора. Туррибий был богат, от нашествия вандалов почти не пострадал, а потому мог себе позволить широкие жесты.

— Туррибий — предатель, он служит Гусирексу, — сказал толстый комит Дидий таким тоном, словно сделал открытие.

Сенатор Скрибоний в ответ лениво пожал широкими плечами. В отличие от низкорослого и раскормленного Дидия Скрибоний обладал внешностью истинного римского патрикия. Он был довольно высокого для римлянина роста, сухощав и ловок в движениях. К сожалению, при таких завидных данных сенатор не обладал доблестью, достойной его родовитых предков, а потому не пользовался уважением ни у своих коллег, ни у городского плебса. Зато префекту анноны Афранию смелости было не занимать, жаль только, что проявлял он ее не на поле брани, а при финансовых сделках, то и дело запуская длинные пальцы в городскую казну. Божественный Валентиниан обещал его повесить при первом же удобном случае, но не успел привести свою угрозу в исполнение. Петроний Максим оказался расторопнее сына сиятельной Галлы Плацидии и отправил императора на тот свет с такой ловкостью, что привел в изумление славный город Рим. И уж конечно, Афраний занимал далеко не последнее место в рядах заговорщиков, которым, впрочем, так и не удалось воспользоваться плодами своей победы. Мстительный Петроний Максим был убит патрикием Ратмиром на ступенях императорского двора, а нашествие вандалов положило конец честолюбивым устремлениям префекта анноны и сильно подорвало его материальное положение. Афраний в течение трех дней лишился всего, что накопил за долгие годы неустанных трудов на благо Вечного Города. Наверное, в силу этой скорбной причины Афраний с такой ненавистью уставился на варваров, охранявших вход в императорскую обитель, что осторожному сенатору Скрибонию пришлось шепотом призвать своего спутника к порядку. Не следовало раздражать вооруженных до зубов готов на пороге новых событий, возможно еще более страшных, чем те, которые римлянам пришлось пережить в последние три года. К счастью, готы не обратили внимания на вызывающее поведение Афрания и без помех пропустили во дворец посланцев Сената, как только последние заявили о своих полномочиях. Подобное гостеприимство при желании можно было расценивать как успех миссии. Но у Эмилия с этим дворцом были связаны столь страшные воспоминания, что он буквально задрожал от страха, ступив на его ступени, еще не отмытые от крови несчастных жертв мятежа. Рослый рыжеватый гот проводил гостей в императорские покои, где их поджидал немолодой человек с лицом, изрезанным морщинами, и небольшими умными глазами.

— Высокородный Авит! — ахнул от удивления сенатор Эмилий.

Разумеется, комита агентов узнали все. А Эмилий даже припомнил, что именно этому невысокого роста, узкоплечему человеку префект Аэций поручил склонить готов к сотрудничеству с империей едва ли не в самый тяжкий для Рима час, когда гунны Аттилы уже стучались в его ворота. И надо отдать должное Авиту, он сделал даже больше, чем от него ожидали. Враг Рима и верный союзник кагана рекс Турисмунд был убит в результате заговора, а на его место встал родной брат покойного рекс Тудор, настроенный в отношении империи куда более лояльно. Комит агентов за свою деятельность на благо Рима был достоин самой высокой награды, но, к сожалению, вручать ее было некому. Обезглавленный и опозоренный Вечный Город ныне слишком слаб, чтобы с достоинством приветствовать нового героя. Справедливости ради следует отметить, что высокородный Авит о незавидном положении империи знал не хуже посланцев Сената, а потому не стал предъявлять патрикиям завышенных претензий.

— Сожалею, благородные мужи, но угостить мне вас нечем, — сухо произнес Авит, жестом приглашая гостей садиться. Почти вся мебель во дворце была разнесена в щепы, но кое-что готам удалось собрать в помещениях для прислуги. Сенатор Эмилий с готовностью опустился на грубо сработанную скамью рядом с толстым Дидием и с интересом уставился на Авита, стоявшего посреди зала в глубокой задумчивости. Помещение, некогда вмещавшее сотни светских и военных, было великовато для пяти патрикиев, но тут уж ничего не поделаешь. Для пиров и задушевных бесед время сейчас не самое подходящее.

— Я приехал в Рим, чтобы предложить свои услуги Высокому Сенату, — заговорил наконец Авит после долгого молчания.

— В качестве кого? — насторожился сенатор Скрибоний.

— В качестве императора, — сверкнул глазами в его сторону расторопный комит агентов.

Эмилий при этих словах ахнул и тут же зажал рот ладошкой. Впрочем, никто из присутствующих не обратил внимания на оплошку сенатора, достойные римские мужи с великим трудом переваривали предложение высокородного Авита, коего совсем еще недавно в свите божественного Валентиниана за глаза называли Мышонком. И вот теперь этот Мышонок полез в императоры. А ведь Авит, не в обиду ему будет сказано, не мог похвастаться ни родовитостью предков, ни громкими победами, одержанными во славу Великого Рима, ни высоким положением. Никто прежде из патрикиев и слыхом не слыхивал, чтобы комиты агентов выходили в императоры.