«Я догадалась, что больше не могу так. Мне никто не поможет, кроме меня. Если верить им всем, чтобы что-то изменилось, я должна изменить сама. Меня воротит от моей жизни, и… Главное – принять решение. Я никогда ещё не решалась. Я пойду прямо сейчас. Принимать душ, переодеваться, краситься заново я не буду. Как есть. Всё получится. Как есть. Я люблю. Всё-таки. Я пошла».

Косая урна на остановке автобуса отбрасывала длинную тень. Рука, женская, тонкая, с проступающими венками, жилками, с примятым самодельным маникюром, комкающая исписанный лист бумаги в клеточку, на секунду зависла над урной, будто случайно. Без листика спряталась в карман чёрных брюк, сразу выскользнула – декоративный карман не был для неё предназначен. Опустилась в пустую, но объёмную дерматиновою сумку, притворно ища чего-то.

Было солнечно, пахло цветущими абрикосами и бензином.

Устав от навязчивости монитора, Шарван позволил себе взглянуть в окно. Он-то знал: один такой взгляд, и на работе больше не сосредоточиться. Ведь за окном светло и весело: цвели первым цветом деревья, гуляли люди, летали воробьи. Он потянулся и снял наконец пиджак. Как всегда, взялся за отчёт сразу по возвращении, не переодевшись, в шерстяном костюме. Теперь отчёт был готов, но Шарван смотрел на него с недоверием, даже отвращением – ему не хотелось перечитывать. Ему казалось, что текст полон ошибочных формулировок, неточностей, что слова в предложениях перепутаны. Он никогда не отключал орфографический редактор и знал, что Леонида Ивановича, шефа, оформление интересует в последнюю очередь, и, тем не менее, отправляя отчёты, всегда мучился – словно его личное несовершенство крылось где-то между строк. Поэтому и перечитывал обычно через силу, как человек, подробно разглядывающий в зеркале некий свой внешний дефект, а толку не было – недоверие оставалось.

Однако сегодня, после короткого взгляда наружу, закрыл документ не просматривая, беспечно. По привычке проконтролировал, какая сеть подключена (всё равно модем DSL валялся на картоне от микроволновки, в другом углу запылённой комнаты, не мигая ни одной лампочкой), и отослал отчёт. Усмехнулся с облегчением – теперь ничего не изменить, и не его забота, что там написано.

Мокрая от пота рубашка воняла. Носки, рубашку, трусы – в стиралку. Костюм придётся отдать в чистку. Часы клацнули о фарфоровую полочку в ванной. Забыл снять очки, прежде чем открыть кран. Вода залила стёкла. Намыливая голову, Шарван обдумывал планы на вечер. Единственное по-настоящему важное дело – зайти к русалкам. Увидит Настьку. Мельком. Она самая нормальная из них, даже какое-то взаимопонимание возможно, если не показалось. Не худшая из его обязанностей, в любом случае. Но это позже, когда будет смеркаться. Девчонки такие подозрительные в последнее время стали, до сумерек категорически не выныривают.

А до сумерек можно побыть с Любой. При мысли о Любе улыбнулся под пеной и струями глуповато. Постариковски, как улыбаются девушке в выпускном платье, у которой время стёрло мелкие прыщички на лбу и выбрило стройные ноги. Шампунь загорчил во рту. Шарвану недавно исполнилось тридцать, но у Любы никогда не было недостатков, которые нужно было бы исправить. Пройдутся с Любой по городу.

По пути заехал на базарчик, купил у бабки букет диких степных цветов. Копейки. Но после обеспеченного детства Любе нужно что-то другое, выходящее за рамки денег. Розы не пройдут определённо. Она называла его Георгием или Жорой, как все, то есть почти все, за исключением Леонида Ивановича.

Люба нежно удивилась вслух – сегодня она Георгия не ждала, он собирался целый день работать. Без огорчения кивнула, узнав, что они свободны только до половины девятого. Не задавала наводящих вопросов. Поставила цветы в вазу и ушла переодеваться, оставив его в благожелательном обществе родителей. Хотя до лета с настоящей жарой ещё месяц, кондиционер тихо гудел над креслом, внося в беседу спокойную прохладу.

Люба вернулась воздушная, слегка перламутровая, с обведёнными серым глазами, на прозрачных каблуках, в мини-юбке, в прозрачной блузке. Почти вульгарная, но оставшаяся на грани «почти».

– За что люблю тебя, – сказала она, выходя с ним из подъезда, – так это за то, что, когда у нас есть время, ты не тянешь меня немедленно в постель… Да, погода и в самом деле замечательная.

На этот раз в её словах почти не угадывалось разочарование. Только вопросительный знак. Подошли к тёмно-зелёному, от пыли выглядевшему серым, «Фольксвагену Турану». Открывая перед Любой дверцу, мельком увидел отражение в зеркальце заднего вида. Красивая пара. Молодые, ухоженные, довольные. Даже очки висели на его носу как фальшивые, придающие умный вид. В Любином свете Шарван выглядел не самим собой и, перебивая секундное раздражение, спросил:

– Хочешь чего-то выпить или мороженого?

В первое мгновение стало жарко – машина стояла на солнцепёке, но и здесь загудел кондиционер, и потянулись к пересохшим губам ниточки безликого холодного воздуха.

Они провели вечер на террасе кафе в одном из торгово-развлекательных центров. Наверху, почти на крыше, где солнечно лёгко. Открывался вид на лужайку для выгула собак и белую стену с непонятным красным словом. А дальше лежал город, грязно-золотой, подвижный, быстрый. Человечки шли, бежали, встречались, расходились на хорошо просматриваемых улицах и парковках. Бродили по весне, не замечая, снедаемые простотой, как раковой опухолью. В стакане перед Любой и Шарваном стоял красный цветок. Лилия с острыми листьями. На скатерти белая крохотная наклейка с цифрами: 4, 0, 2.

Доедал вторую порцию. Люба потягивала неизменный мартини, время от времени задумываясь и кроша трубочкой лёд. Шарван едва не упустил момент, когда внизу засветились первые фары и зеленоватое небо засквозило первыми неуверенными звёздами. Обернулся, нашёл взглядом официанта, но, прежде чем кивнул: «Счёт, пожалуйста, принесите», Люба виновато улыбнулась: «Мне домой уже надо… Ещё на завтра закончить эскиз». Он довёз её до подъезда и поцеловал в машине так ласково, что под ширинкой оставалось безмятежно тихо.

Люба влетела в квартиру счастливая, поражённая необычным и непохожим, будто первым чувством – влюблённостью, любовью, далекоидущими планами.

Проезжая по сужающейся и портящейся дороге, Шарван пытался перестроить сознание на серьёзный лад, на работу, но летучие весенние картинки мелькали на обочинах: то ленивые довольные коты, то целующиеся подростки, то яркие пятна колясок. Выезжать за черту города нужды не было – в распухшем конгломерате сами собой образовывались разрывы, которые как бы вне цивилизации. Поставил машину в более или менее приличном дворе с болтающими старухами. Снял очки, футляр положил на пассажирское сиденье. Мир потерял определённость, но, если прийти к русалкам в очках – они не покажутся. Не поверят, что это он. Мнительные. Давно пора линзы подобрать. Набросил рыбацкую куртку.